был и крепок здоровьем тогда.
А не то бы отдал душу Богу.
Не расскажешь всего… А беда
ковыляла со мной всю дорогу
и кричала в затылок: «Шалишь!
Всё коптишь на остаточках фарта?»
…Я заплакал от радости лишь
только раз… Только пятого марта.
Не старимся…
Татке
Мы старимся? А, может, увядаем
как осенью люпины у реки..?
Мы старимся… И вместе ожидаем
тот мир иной… Не выпустив руки,
пройдём с тобой сквозь осени и вёсны,
отмеренные кем-то с высоты…
Не старимся… Скрипят тихонько сосны…
А, может, эти сосны – я и ты?
Простите меня…
Слышал такую историю о мальчишке 12 лет.
Он 2 раза сбегал на фронт, его не пускали
на крыши сбрасывать зажигалки и на завод
не брали – маленький и худенький.
Во время бомбёжки он сломал ногу, и…
Помочь ему было некому.
Простите меня… Я из пушки
по танкам врага не стрелял.
Окопов не рыл на опушке
и верных друзей не терял.
Не сбрасывал я зажигалок
с проломленных крыш по ночам.
Родных не искал по завалам.
Я просто смотрел и молчал…
Простите меня… На заводе
не мог я стоять у станка.
Я не был счастливцем во взводе
оставшемся после полка.
Не вёл я полуторку смело
по Ладоге в сторону тьмы,
которая поедом ела
людские сердца и умы.
Простите меня… Я, как надо,
советской стране не служил.
Я умер…
ребёнком…
в Блокаду…
Неделю всего не дожил
до тихого шёпота мамы:
«Прорвали Блокаду, сынок…»
…Не имут погибшие сраму.
Простите…
Я выжить не смог…
Возможное невозможное
Татке
Мне не верилось в невозможное
и закрытой казалась дверь
до касания осторожного
со словами: «Живи и верь!»
И простым оказалось сложное…
Прорываясь сквозь боль потерь,
я возможное невозможное
постигаю с тобой теперь.
Кто-то истины непреложные
перекраивать будет вновь…
Но одна лишь из них возможная —
это наша с тобой любовь.
Пей из моих ладоней
Татке
Пей из моих ладоней
и за меня держись…
Знай, что никто не тронет
нашу с тобою жизнь.
Пей… Животворной влагой
сердце наполни… И
знай – не ступлю ни шагу
я без твоей любви.
Будет ещё бездонней
свет