И, не возмущаясь, ни в чём не переча,
работать двенадцать часов.
Домой возвращаясь, коротенький вечер,
упрятать от всех на засов.
Чему научились? Не ждать и не верить,
не брать, не давать, не копить,
не плакать, не видеть, не есть и не мерить,
не в меру по пятницам пить.
Чему научились? Терпеть нацпроекты,
растущие цены и власть,
что нас посылает, отнюдь, не по тексту…
Эх, тут бы в крамолу не впасть!
Чему научились за годы свободы?
За всё свыше меры платить,
кричать, что чиновники наши – уроды
и Западу фиги крутить.
Бывает так…
Бывает так, что мы стихами
хотим всю правду изложить…
Из-под пера стишата-хамы
шипят как змеи: «Дайте жить!»
Бывает так, что человеку —
хоть морды бей, хоть песни пой…
Из-под пера стихи-калеки
идут, бредут больной толпой.
Бывает так, что единицы
готовы бить… И бить легко.
Из-под пера стихи-убийцы
кровавым щерятся клинком.
Бывает так, что нет покрышки
и не понять, где строчек дно…
Из-под пера стихи-воришки
текут как горькое вино.
Искать не буду виноватых
и глупо, может быть, мечтать…
Но очень хочется, ребята,
стихи хорошие читать.
Там, где кончаются рельсы…
Там, где кончаются рельсы,
где-то на грани земли,
вслед за командою «Целься!»
слышится краткое «Пли!»
Там, где кончаются вера,
совесть, надежда и честь,
каждому – страшная мера,
всякому – страшная месть.
Там невиновный виновен.
Если попался, то враг.
Страшен, жесток, хладнокровен
зверь кровожадный – ГУЛаг.
Полкило хлеба
Ленинградская быль,
рассказанная блокадником
– Я расскажу всё, как было.
И не посмею соврать.
Тошно душе и постыло.
Страшно с грехом помирать.
Был я в Блокаду мальчонкой.
Вспомню едва ли сейчас
имя той самой девчонки…
Девочки, что я не спас.
Карточки я отоварил
и, возвращаясь домой,
девочку… Кажется Варю…
Встретил… Она с мостовой
силилась тщетно подняться.
Сил больше не было. Сил,
чтобы до дому добраться…
– Где ты живёшь? – я спросил.
– Рядышком здесь. На Шпалерной.
За угол только свернуть.
Но не смогу я, наверно,
снова осилить свой путь.
Может, поможешь? И маме
с братьями хлеб отнесёшь?
Если б могли они