Но вот незнакомец снова преградил путь казаку. В его руке Никифор видит пистолет. Да, да, пистолет! Свет луны не обманывает! Но кто это, кто? Да неужто все же оживший брат Тимоха или тень его?
Казак вновь задрожал всем телом, лицо стало землистого цвета, посиневшие губы подергивались. Он отчаянно сжимал рукоятку сабли, почему-то не решаясь обрушить ее на голову своего спасителя. Он напрягся, как дикая кошка, и, едва слыша себя, обронил:
– Отчыпысь от меня, слышь?
Человек или призрак отрицательно покачал головой и с дороги не съехал. Тогда Никифор с трудом проглотил ком в горле и заявил:
– Коли человек ты, а не оборотень, дай знать! – Произнося эту фразу, он набожно перекрестился и прерывисто вздохнул: – Но а ежели ты…
– Человек я, не призрак!
Незнакомец убрал за пояс пистолет и поправил шапку. Затем ухмыльнулся и, громко захохотав, перекрестился:
– Теперь веришь, что я не бес, или сомневаешься?
– Теперь верю!
Никифор вновь вздохнул, но облегчения не почувствовал. Человек, напротив, все еще вселял в него непреодолимый ужас. Но огромным усилием воли казак справился с собой и, словно боясь быть услышанным посторонними, тихо сказал:
– Што не демон, верю! Но хто же тады ты такой?
Прощай, свобода! Воины добросовестно скрутили пленнику руки крепкими волосяными арканами, усадили в повозку, и невольничий караван двинулся в путь. До Хивы далеко. Много дней и ночей предстояло передвигаться через овраги, пески и горы.
Куракин Гурьян ехал в телеге молча. Его глаза налились кровью, на крупном выразительном лице заходили желваки мускулов, время от времени он с яростью сжимал мощные кулаки, из груди его вырывались тяжелые вздохи, похожие на звериный рык. Осознав всю тяжесть своего положения, казак почувствовал, что сердце его ноет от непривычной тоски; стойкий воин пал духом. Он думал о том, что, может быть, больше никогда не увидит Сакмару, Яицк и жену Степаниду. У него как-то сжалось сердце, и, закрыв глаза, он заметил, как они увлажнились от слез.
Склонив голову на грудь, Гурьян обреченно вздохнул и погрузился в скорбные мысли. Горько и мучительно было сознавать крушение надежд, согревавших кровь в его жилах, одухотворявших его жизнь. Как ужасно было видеть такой жалкий конец его участия в освоении Сакмары в тот момент, когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что значит смерть в сравнении с таким страшным несчастьем, как плен и рабство?
Затем мысли его унеслись к берегам Яика. Они легко витали над крышами родного городка, ему вспомнились беспечные детство и юность, счастливые годы, которые пронеслись, как легкое дуновение ветерка. Неожиданно лицо его, ставшее спокойным и ясным, опять омрачилось: он вспомнил бой у Сакмары, свое пленение и…
Казак пребывал в страшном отчаянии, он рвал бы на себе волосы, если бы руки были свободны. Вперив, как безумный, распахнутые глаза в медленно