– Я той порой мальчишкой был, – хмуро сказал он, получив от Павла московскую сигарету, – тоже с канатом бегал, – капитан махнул на матросов, – но я все видел и все помню… – он закашлялся, – людей ссадили на берег с детьми и пожитками и велели копать землянки. Кто выкопал, кто нет… Голод и мороз не разобрали и всех прикончили. Берега реки все равно, что кладбища, – выкинув окурок, он хмуро добавил:
– Я ничего не говорил, а вы ничего не слышали… – воронежский Юра подергал Павла за рукав синей робы.
– Это правда, – шепотом спросил парень, – в школе нам ничего… – Павел желчно отозвался:
– Не рассказывали и не расскажут. Подумай головой, раскулачили миллионы крестьян, куда они все делись… – мимо баржи проплыли покосившиеся кресты деревенского погоста. Павел вспомнил встречу с Данутой в костеле на Лубянке.
– Лауру я тоже увидел в церкви, – в сердце поселилась тоска, – надо написать, чтобы она считала себя свободной, – Павел не мог возлагать на Лауру бремя ожидания.
– Неизвестно, дождется ли она меня, – вздохнул он, – пусть выходит замуж и будет счастлива. Паоло воспитает другой человек, надеюсь, что достойный… – он написал весточку Лауре, едва оказавшись в колонии. Павел искусно прятал бумагу в шконке.
– Пригодились уроки Ивана Ивановича, – он работал с неторопливой тщательностью преподавателя, – наверняка, его звали по-другому. Он говорил по-русски с акцентом, как и учительница домоводства у девочек. Проклятый СССР искалечил столько жизней…
Передавать весточку в Москву было бесполезно. Павел не хотел рисковать потерей важного письма. Он получал от смотрящего богатые, как выражался Юра, продуктовые посылки, однако весточки из столицы были скупыми.
– Витька не дал о себе знать, – невесело подумал Павел, – ему могли переквалифицировать дело и расстрелять или его загнали на засекреченную зону, – несмотря на вечную мерзлоту вокруг, их колония отличалась вольностью нравов. В зоны общего режима на свидания пускали даже дальних родственников. За три месяца осени в колонии отметили три свадьбы.
– Следующая твоя, – пообещал Павел прибившемуся, как он сам говорил, к нему воронежскому Юре, – только сначала я научу тебя писать без ошибок на родном языке, – Юра покраснел.
– У меня только восьмилетка, – до ареста парень работал слесарем в железнодорожном депо, – после смерти отца мне было не до учебы. Я старший, у матери еще двое на руках. Правда, – Юра помрачнел, – она потом вышла замуж…
На зоне не интересовались прошлым соседей по бараку, но Павел помнил, что Юра сидит за убийство по неосторожности. Парень признался ему в драке с отчимом.
– Он мать избивал, –