Но, потакая детям сел
в окружном гаме смеха, танцев,
неся простого оборванца,
так гордо шествовал осел.
Калеки вечные ползли,
клялись, дрались, тянули руки —
он молча шел на эти муки,
глаз не подъемля от земли.
Да что увидишь через лес
чужих – разверзтых, страшных ликов…
Он вынес в этом море крика —
им надо крови и чудес.
А он? Что он сказать им мог?
Как слову обратится в чудо?
Все ближе к смерти вел рассудок —
он нищий был, он не был Бог.
Тогда (сегодняшнего ль ради
от прошлых, будущих стихий?)
сказалось просто:
НЕ УБИЙ
НЕ СОВРАЩАЙ
НЕ ЛГИ
НЕ КРАДИ…
4. Истина
– Что истина? – пытал Пилат
самоубийцу ли, пророка.
Но тот молчал, лишь смутный взгляд
куда-то уплывал далеко…
Что видел он там, за чертой,
где ждали слабые собратья —
всю тщетность муки прожитой,
пропущенной через распятье?
Что истина – опять игра
со смертью, фальшь и пересуды,
три отречения Петра,
загадочный порыв Иуды?
Или потом, когда словам,
как водится, не ту окраску
дадут – и вновь по головам
все к той же власти?
Станут сказкой
его несчетное добро,
его негаснущая воля?
Пилат сощурился хитро:
– Что ж истина? —
Он видел с болью
безбожных храмов торжество
в торговле духом непристойной
и казни именем его,
его благословеньем войны,
он видел пытки и костры,
где от любви – всего обмылок?
– Отец, я выйду из игры, —
шептал, – я ношу снесть не в силах…
Все сонмы жизней и могил
в мгновении пред ним предстали:
он только дверь приотворил,
он видел в общем – а детали!
И вспомнил детство, Назарет,
семью, взгляд матери прощальный…
– Зачем, Отец? – спросил.
Ответ
сгорал под золотом сусальным.
За стенами все тот же вал
толпы, собравшейся от скуки.
– Что ж истина?..
Простор молчал.
Пилат привычно мылил руки.
5. Голгофа
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
И все ушли…
Грозу сменила
безоблачность и тишина,
где чья-то пряталась вина
и чья-то пробуждалась сила.
О, сколько будет впереди
фальшивых слез, пустых упреков,
и детский мир, и мир жестокий,
где «покарай!» и где «прости!» —
в одном дыханье, в ипостаси
цепной борьбы добра и зла.
Все