Здесь тоже родина была,
восточней сотого меридиана,
здесь та же боль и тот же хлеб,
и те же вехи верстовые,
и тот же перехлест судеб
в одной судьбе – в судьбе России.
Ответ-вопрос
Когда-нибудь далекий отпрыск мой
нас обвинит в молчанье и терпенье,
за трусость взяв скорее неуменье
переменить строй муки нажитой.
Да, наше детство шло после войны,
и было нам несытно и непросто,
в коротеньких штанишках не по росту
мы подрастали, времени сыны.
И грянул март… И плач едва угас,
как в клубе заводском, в сыром простенке,
мы подвергали жизнь переоценке,
как и она переоценит нас.
Прибившейся толпой по-над крыльцом
наш век как будто свой сдавал экзамен,
глазел – кто вождь: тот с хитрыми глазами,
иль тот с суровым, каменным лицом?
И падал снег. И снова шли дожди.
А мы росли… старели… умирали…
Очередной лежал в Колонном Зале —
подумать бы: при чем же тут вожди,
ведь главное, не кто на пьедестале:
им наши судьбы росчерком сухим.
Сейчас-то, вроде, зная, что ж молчим —
тогда, хотя б не ведая, молчали.
Венгерская осень
1. Из-за кулис
Тамашу Майору, актеру
Растерян, я не знаю, как мне
изобразить подобье черт:
лицо, упрятанное в камне,
в котором Гамлет и Лаэрт
одновременно в дружбе, в ссоре —
мудрец и воин, мысль и меч…
Лицо, уставшее, как море,
застывшее на скатах плеч,
когда мерило зла и боли
одно – издевка над судьбой…
Актер привык, вживаясь в роли,
быть все-таки самим собой.
Хоть зрителю какое дело,
что он, как мы, и пьет, и ест —
пусть душу вытрясет из тела,
чтоб мир обрушился окрест!
Чтоб взвился факел над Дунаем
в пяти шагах от Сэнтэндре!
…Мы все играем и играем
и в августе, и в январе,
не важно, снегу ль по колена,
в листве ль опавшей нет тропы —
вперед! А как узка арена
и шпаги ржавы и тупы…
Перевозиться в краске бурой,
затем спиною на паркет —
все завершится диктатурой,
век генералов и газет!
Но завтра вновь тузить друг друга —
как будто Клавдий виноват,
что в городе – гроза ли, вьюга…
Десятый час… Когда ж назад
и как домой с такой хворобой…
Вот, наконец, и Фортинбрас.
Коли, Лаэрт, и едем оба.
Какой Шекспир – десятый час!
С трудом добраться до гримерной.
Какое свинство – так устать!
Сорвать парик, рубаху сдернуть…
Как сердце падает опять
и в голове