седое подобье затасканных граций,
как вы молчаливо стоите в сторонке —
за ними, великими, где вам угнаться!
Чего ни терпели от ваших любимых:
уходы, измены, чудачества, грубость —
а что выходили на свет героини,
не ваши несущие груди и губы,
кто знает… И это им тоже прощали
и красили, плача, могильный штакетник.
Не в славе их дело, не в вашей печали —
зачем не смолкают досужие сплетни,
зачем, ковыряясь в чужом откровенье,
глумиться над тайной чужой позволяем?
Подруги художников, их вдохновенье,
их яркое пламя, вина их мужская…
Некрасов и Пушкин, Толстой и Есенин
и все, в чьей интимности рылись упрямо,
их Сони и Зои, Натальи и Ксеньи,
их радость и мука, их счастье и драма —
какое нам дело? Судить ли охальных,
что в душах мятежных не знали покоя?
Ужель не достаточно собственной спальни —
так тянет в грязцо погрузиться чужое!
А что, коль и было изрядно та-ко-го,
что нашим не выразить нищенским слогом?
Ах, люди, ужели всей жизни основа —
нехитрая зависть под носом у бога?
Ужели коситься на лик искаженный,
слушочки сложивши листочек к листочку?
Подруги художников, женщины, жены,
вошедшие плотью в их каждую строчку…
Какое нам дело, кто венчан, не венчан,
досужие судьи пусть ищут в отбросах.
Святое искусство исходит от женщин,
и где оно ярче, паскудным доносам
не место, не место и нашей корысти,
без спроса готовой на роль понятого.
Задача не столько в попрании истин,
сколь в том, чтоб оставить хоть каплю святого.
К музыке
Бетховен. Пятая. Увы,
герой чуть-чуть сентиментален.
И мне бродить среди развалин
деревни на виду Москвы.
Каков декабрь! Сорвали пни
седые шапки, тьмы проталин,
и весь пейзаж сентиментален,
глухому гению сродни.
Аккордами стоят дубы
у выхода, поближе к полю —
его ль исполненные болью?
с ним, непростым, одной судьбы?
Бетховен. Пятая. Полет.
Поток страстей стремится к устью.
О, музыка! твое искусство,
как и декабрь – то в жар! то в лед!
Но оттепель – скорей намек
сентиментальностью грешащим:
расслышим в поредевшей чаще
созвучный жизни кровоток,
чем гений на краю Москвы
аукнулся?
Беда ли в слухе,
когда и не глухие глухи…
Бетховен. Пятая. Увы.
Полковник Ракеев
Майору Старосветову Ю. А.,
начальнику 60 о/м г. Москвы
Рядовой Ракеев охранял от народа гроб с телом Пушкина, который тайно сопровождал