(битва при Анкаре 20 июля 1402 г.)
И снова осень валит Тамерланом…
До осени совсем не далеко —
сухим желтком подернутся листочки,
а там уже скатать такие строчки,
что полетит под горку снежный ком.
Когда на Баязета Тамерлан
орду надвинул, не смутились турки:
– Куда вы, кочевые полудурки,
нас охранят отвага и Коран,
тут будет вам последняя война —
от наших сабель гнется Византия!..
Беспечно спали улицы кривые,
Луна была по-южному смурна.
Ну, а Тимур ни разу не прилег —
все пять ночей он обходил кибитки,
железный, странный старец… Слабой ниткой
тянулся пульс куда-то на восток.
Чего он ждал еще? Сухих земель
иль куража на вражеской могиле,
своей мужской игры сберечь не в силе?..
И тело девичье, стелившее постель
монарха, оставалось молодым,
трепещущим, молочным, незажженным…
В конюшне Баязета ржали кони,
от кобылиц покрытых стлался дым…
Рожки пастушьи взвыли на заре,
неслись войска навстречу в тучах пыли —
диктаторы опять прибегли к силе,
кровищи пруд пролив при Анкаре
за гордый взгляд, за лавровый венок,
нарезанный от вырванного древа…
А на кошме очередная дева
ждала, но страх напрасно бил в висок.
Тимур стоял над сжавшимся врагом,
шептавшим: «Ты купил моих эмиров!»
Тот, прежде чем ударить каблуком,
изрек: «Ты крив, я хром – мой бог, кто правит миром…»
Уже июль испуганно дрожал,
коль осень залегла за косогором…
История, как утренний вокзал,
набитый до уборки всяким вздором.
Февральский зазимок
Февральскую пляску погон,
парад еле выживших строчек
и громкую клинопись прочих,
намотанных на граммофон,
мы с детства делили на три
церковных и матерных слова.
Поэзия где-то внутри,
как сердце, стучит бестолково
по первому чувству, по пе-
рвой ранней, несмелой капели.
Вдруг что-то зайдется в тебе,
вдруг что-то прорежется еле —
и двинутся соки наверх
к изломанным веткам и почкам…
Слова отрастают под почвой,
и злой полицейский набег
метелей, погоней, блокад
корням пробужденным не страшен.
Пускай марширует парад
по каменной площади нашей,
привычной, залитой не раз
портретами, танками, кровью —
к затверженному пустословью
добавит что царский указ?
Вот-вот понесутся ручьи,
изрежут подручную наледь —
бокал до краев уже налит…
Цензура хотя и ворчит,
поэзия – полунамек
в стеченье слепых обстоятельств,
воскресший