повторял дед, свои нравоучительные сентенции, словно назойливая муха, бьющаяся под потолком, холодным октябрьским вечером, оставшись там, на духе перекрестка 85-го… Он был интровертом, почти всегда проговаривал все медленно, ведь процесс его речи был связан с непосредственным открыванием самого себя… Это проблема для него. При этом, дед был человеком живой речи, такова была его физиология, личная психофизика: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, Эммануил» … Дед был довольно раздражительным и грубым человеком, сложением похожий на албанца Тахира Доми, заставлявший меня отжиматься в грязи на холоде, он разрешал мне прогуливать школу, вместо уроков он брал меня на стройку, где подрабатывал по выходным, используя меня как грузчика; старый добрый голландский алкоголик, анархокапиталист и убежденный консерватор… Дед работал докером в судовладельческой компании «Лондон – Зандам – Ливорно»; работал в котельной, сидел там, в инфокрасной железной коробке, больше похожей на поствоенный схрон, по ночам слушая Вертинского; читая «Правду» страны Советов, «Эдинбургское обозрение» и итальянскую «Репубблику»; играя на домбре песни Мэри Хопкин; к утру, осушая пару бутылок с крепким вином «Бешеный Пес» … коля уколы от полиомиелита в шею, и аллилпродин. Бабка ходила к нему каждый вечер, носила бережно завернутый в цветистый батистовый платок пирог с желейной начинкой из рислинга, и сэндвичи с сыром и консервированной ветчиной, иногда брав меня с собою… А я, постоянно глазел на раскрытую пасть такого неконцентрированного неба, считая встречавшихся мне на пути птиц… Бывало, гуляя по каменистому берегу реки, узкой полосе рапсово-жёлтого цвета, освещенного электрической рябью слабого солнца маисового ноября, напевая в тишину заката, который был раскрашен в различные оттенки: желтого, белого, красного, черного и золотого, балладу об Уильяме, который, так же как и я, шел к красивой реке, я вспоминал Нами, которую я прозвал Лорелея – хрупкую изысканную девушку, приплывшую в Нидерланды на пароходе фруктовой компании из Бенина; учащуюся со мной в начальной школе св. Анны Катарины, обвенчавшую меня с луной, и мечтавшую петь джаз на радио; поговаривали, что на родине, она была бездомной, ночевала на бетоне и копалась в мусоре, жила в нищете на улице, жаркой зимой, при 80-ти градусах по Фаренгейту, ей приходилось мыться с помощью влажных салфеток в туалетах фастфуд баров, раздирая свою бесполезную душу в пиксели; я часто представлял ее в своих сексуальных фантазиях, меня возбуждали её длинные рыжие волосы (точь-в-точь как у Бекки Линч), чудесные, ванильного цвета глаза, достойные египетских цариц, совсем еще юное лицо, не познавшее печать порока, ангельский блеск подаренной Богом красоты, утонченный вкус и благородное воспитание… но кончить – почти никогда, не мог; там, она была асексуальна, а я, был весьма избирателен в них… В школе из-за дислексии я учился на одни тройки, и не особо ладил с местными, дело в том, что в основном, в этом интернациональном мектебе, учи�
