Ульяна прислушивалась. То, что так волновало Платона, её только пугало. Она робела от этого безлюдья.
– Плачет кто-то, – сказала она. – Слышишь?
– Наверное, коршун. – Он искал в небе коршуна. – Только он умеет так жаловаться на судьбу… Пошли?
– Коршун? – Она тоже поискала коршуна в небе…
– Чувствуешь, какой воздух! Ты дыши, дыши…
Они шли по лесной дороге. И постепенно сон этот и морок превращался в реальную жизнь со своей логикой характеров и деталей…
Высокие муравейники возникали за стволами деревьев.
Платон наклонился над муравейником.
– Знаешь, Уля, если посидеть голышом в муравейнике два часа, то можно помолодеть на двадцать лет? Хочешь, я посижу? Ради тебя.
– Давай лучше я…
– Сначала я! – по-мальчишески смеялся он. – Ты помолодеешь и бросишь меня, пока я буду сидеть в муравейнике…
– Вот если бы ты ради меня поумнел! – улыбнулась она. – Тащимся в эту дикую дичь!.. Кто-то плачет! Неужели не слышишь?
И тут лес расступился. Серая, среди сорных трав, показалась избушка, крытая старым шифером.
…Они прекрасно ладили между собой даже в этих странных обстоятельствах.
Луч электрического фонарика осторожно и любопытно исследовал избу. Лавка, стол, самовар, закопчённое чело печи…
Керосиновая лампа на полке.
Платон взял её. Покачал.
– А керосина нет.
Он увидел на полке изгрызенную мышами свечу. Чиркнул спичкой.
В красном углу тускло засветилась икона Иверской Богоматери. Капелька крови на её щеке стала от времени чёрной…
– Представляешь, я здесь родился… Правда, не помню, как это было на самом деле…
Он достал из рюкзака бутылку шампанского, две кружки. Бутерброды лежали в большой и красивой жестяной банке из-под леденцов.
Светился на грубой деревянной лавке букетик ландышей в гранёном стакане. Ульяна успела собрать их по дороге.
Гудела от огня печка-подтопок. Дым шёл из всех щелей.
Первое их пристанище на родной земле было тесным, отвыкшим от человека.
– Ты чего глотаешь всё? – спросил Платон обеспокоенно.
– Голова разболелась. То ли от воздуха, то ли от дыма…
Печка дымила.
– Завтра замажу щели глиной, – пообещал Платон. – Пошли посидим на лавочке.
Они сидели на лавочке.
Светились два сигаретных красных огонька.
– Я не боюсь, – сказала она. – Знаешь, я даже умереть не боюсь… Просто тебя жалко… Но такая тишина… С непривычки тревожно… Как будто вот-вот что-то должно случиться. Опять эта птица кричит. Плачет.
– Я же сказал – коршун. Он всегда так жалобно…
– Ни огонька… Ни голоса человеческого… Как мы жить здесь будем?! Опять эта птица… Платон! Там кто-то прячется!..
– Кто?
– Не знаю.