Было это так. В свободное время, как и все мальчишки той поры, мы бегали по поселку и окрестностям, играли, находили себе занятия.
Мне было уже лет восемь. Кому-то из сельских ребят взбрело в голову полакомиться мёдом из колхозных ульев, приготовленных на зимовку и хранящихся в специальной яме во дворе колхозного тока.
Улья с пчёлами были установлены внутрь глубокой ямы рядами и друг на друге, сверху – накрыты слоем сена.
Пчёлы зимовали так и в другие годы, руководство колхоза и не предполагало, что кто-то из сельчан решится пойти на разор, который собрались учинить мы.
Автор идеи, уже пацан постарше, привёл нас к яме и показал, где разрыть сено. Вел себя уверенно, по-хозяйски, будто так и надо. Он же принёс гвоздодёр и сам вскрыл улей. Потом другой.
Мы без боязни брали рамки, стряхивали сонных пчёл и ели душистое лакомство.
Наевшись, стали дурачиться, ломая рамки с воском и мёдом, мазать друг друга.
Мне кто-то сзади надел рамку на голову. Измазанный мёдом с ног до головы, я выглядел наверно ужасно.
Набесившись, разошлись по домам, где при свете лампочки я увидел в зеркале своё отражение и испугался: волосы слиплись, лицо и одежда перепачканы. Я был похож на страшилище из фильма ужасов и понял, что за это мне может сильно перепасть от матери и от отца.
Отмыть липкий мёд никак не удавалось, тем более на одежде.
На мою беду, послышался шум в сенях, это отец пришёл с работы.
Испугавшись, я залез под полати русской печки, где родители держали, по моим представлениям, всякий хлам. Там стояли ухваты для чугунков. Хранились веники, валенки, старые вещи. Сверху на полатях печи спали мы с братом. Долгими зимними вечерами играли в нехитрые игры, проводя время.
Отец с порога почему-то спросил: «Где Шурка?»
Славик бесхитростно указал на моё укромное местечко.
Отец, заглянув под полати, вытащил меня на свет божий. То, что он увидел, его взбесило. Таким я его никогда не видел.
Выругавшись матом, чего раньше тоже мы не слыхали, вытащил широкий ремень из брюк. Взял меня, как котёнка, за шиворот и, засунув голову между ног, стал охаживать, приговаривая: «Не шкодь, как паршивый кот, не лазь, куда ни попадя!»
Я смутно понимал свою вину, но было реально больно и я стал кричать.
Всыпав, сколько посчитал нужным, отец заправил ремень, посчитав, видимо, процесс воспитания законченным.
С нами тогда никто не разговаривал на житейские темы. Не втолковывал – что хорошо, что плохо. Но этот первый серьёзный отцовский урок я просто запомнил навсегда, сделав какие-то выводы…
Говорят, что бить детей не педагогично. Наверно.
Я не собираюсь морализировать на этот счет, и тем более не призываю других «воспитывать» детей таким образом, но порой один вид ремня отрезвляет лучше многих слов родителей.
Песни, игрушки и камень
В редкие свободные