В тот вечер, в самый пик нашего пения, неожиданно раздался звон разбитого стекла. Через окно на стол, за которым мы сидели, бухнулся булыжник примерно с отцовский кулак.
Песня оборвалась, отец чертыхнулся и выскочил на улицу.
Послышались крики и шум от затихающего топота.
Вернулся он мрачный, о чём-то долго говорил с матерью, я это не помню.
Будучи взрослым, мысленно возвращался к этому происшествию, предполагал, что же произошло тогда? – Наверно, у отца были враги, а может, это было просто хулиганство? Случай запомнился ещё и потому, что всё прошло для меня на контрастах: сначала радостная сопричастность с песней, затем − каменный «гость» в окно − булыжник, который лёг как раз рядом с отцовским кулаком.
Мой внутренний страх и детская гордость за отца, что он, такой большой и сильный, защитил нас от какой-то опасности…
Так получилось, что наши песнопения не возобновились больше. Вскоре мы построили свой домик на заброшенном пустыре на краю посёлка, родители завели большое хозяйство – не до песен.
У меня же на всю жизнь осталось ощущение чего-то светлого в душе, а также сохранился интерес к песне. Сколько себя помню – всегда пел. Для себя где-нибудь наедине, в детдоме – в хоре.
Об одной песне, не связанной с отцом, но с тем временем, хочется рассказать отдельно. Услышав её однажды по радио, я всю жизнь вспоминал слова, помнились лишь некоторые. Казалось, что песня навсегда утрачена, нигде не звучала. По крайней мере, мне не удавалось услышать ее.
Однажды, тяжело заболев воспалением лёгких, оказался в соседнем селе Волково. В небольшой больничке (у нас в посёлке не было стационара), лежал с высокой температурой, долго маялся, бредил. Всё это время меня, видимо, лечили, но я ничего не помню. Когда вышел из беспамятства, осознал, что лежу в незнакомой палате. Белые простыни и подушки на железной панцирной кровати. Белые стены, а на противоположной стороне у дверной коробки – чернеет тарелка репродуктора, из которого доносился голос диктора, читающего новости.
Мне все еще было плохо, жар не совсем спал.
В палате никого не было. Я лежал и думал о маме, хотелось, чтобы она вошла и присела рядышком, но в тот день она не пришла, видимо, была занята. Да и село наше далеко, только отец мог привезти ее на телеге.
Вдруг из репродуктора полилась песня:
С добрым утром, дорогая,
Расстаемся мы с тобой.
И любовь моя большая
Остается за кормой.
Теноровый голос словно бился о противоположную стену над моей головой, пульсировал красивым голосом, волновал. Мелодия проникала в сердце. В ней были слова о море, о чайках, о загадочной любви…
Только чайка над водою
Сиротливо закричит,
Только сердце молодое
Одиноко застучит…
Эта песня долгие годы потом и вспоминалась мне периодически, и волновала, и не отпускала.
Хотелось