– Не надо, сиди.
– Боже правый, ты до сих пор ведешь себя как мой командир, – ответил Фергус, не без усилия улыбаясь.
Гордон присел на корточки рядом с креслом.
– Несладко тебе пришлось.
Фергус улыбнулся уже более естественно:
– Ты явно наслушался рассказов Шоны.
Гордон покачал головой.
Фергус рассмеялся:
– Что, неужели она с тобой не разговаривает? Или до сих пор занята с лакеями?
– Тебе известно, что она заставила их снять рубашки?
– Да, я сам делал пометки об их достоинствах. – В улыбке Фергуса появилось что-то мальчишеское, напоминавшее о прошлом. – Сестра заслужила немного веселья. – Его улыбка померкла. – Это ей несладко пришлось, Гордон.
Он отбросил эту мысль, чтобы обдумать позже. В этот момент Гордона больше заботил Фергус, нежели его сестра.
Ложь.
– Я приехал узнать, как у тебя дела. Я только что вернулся.
– Стало быть, лондонские девицы чахнут с тоски по тебе.
– Лишь некоторые.
– Ты, черт возьми, стал национальным героем.
У Гордона потеплело на душе.
– Ну, это вряд ли.
– Ты ж теперь баронет. – Фергус улыбнулся шире.
– А другие что? – спросил он, чтобы сменить тему, и стал перечислять имена людей, служивших под его командованием сначала под Севастополем, потом в Лакхнау; людей, за которых он до сих пор чувствовал ответственность. Бойцы Девяносто третьего полка хайлендеров, сатерлендские горцы, парни, каких не сыскать.
– Макферсон умер от ран, Дубоннер тоже. Маршал совсем плох, как я слышал. А другие все живы-здоровы.
– Надо было мне вернуться раньше.
– Когда военное министерство отдает приказ, Гордон, то ему не откажешь просто так, даже ты. Особенно если генерал настаивает на том же. Я понимаю, в Лондоне тебе было тошно – конечно, если тамошние девицы не искали твоего внимания, – добавил Фергус.
– Таких было немного, – повторил он.
Хелен где-то раздобыла стул и теперь тащила его через газон. Гордон подошел к ней, забрал стул и поблагодарил улыбкой.
– Он умер, – объявил Гордон, поставив стул напротив Фергуса и усевшись.
Всего два слова, сказанные на удивление равнодушно. Ни горя, ни злости, ни даже облегчения не слышалось в них.
– Правда? А я-то думал, старик собирался жить вечно, – сказал Фергус, глядя вдаль.
– Уверен, он всерьез это планировал, – сухо отозвался Гордон.
– Как это случилось?
– Во сне. Ему, наверное, это ох как не понравилось. Он испустил дух не в припадке бешенства, не в кураже бесчинства. Просто однажды утром не проснулся, и все.
Они обменялись взглядами: они ничего не забыли. Сколько раз он сбегал от отца в Гэрлох? Сколько раз они с Фергусом предавались мальчишеским забавам и старались не думать о том, что Гордона дома непременно накажут?