Напряжение, с каким Пытливый вспоминал этот текст, не прошло незамеченным.
– У тебя такой вид, – пристально всматриваясь в него, засмеялся Верный, – словно ты в каменоломне рубишь гранит.
– Так оно и есть, – согласился Пытливый.
– Дерзай, – поощрил Мастер.
Пытливый замолчал, а потом, вероятно, покопавшись в своей «каменоломне», спросил:
– Мастер Верный, скажите, пожалуйста, а как они ведут себя на Промежуточных? Вы наверняка проверяли это.
Верный покачал головой.
– Ты забросал меня своими «камушками». Все вы любознательны, и я боюсь, ваша практика пройдет под знаком викторины. Поэтому мы сделаем так. Разрешим вам пользоваться видеозаписями всего того, что мы делали, что предпринимали, какие аспекты рассматривали, какие проводили эксперименты и так далее. Если что упустили или недосмотрели – подскажете.
Мастер на какое-то мгновение умолк, а затем не без лукавинки добавил:
– Подскажете в виде «камушков». То бишь, вопросиков… Но мы надеемся, вы все-таки сможете разглядеть и, если не назвать, то, во всяком случае, намекнуть на причину происходящего с людьми… Искренне надеемся.
Пытливый развел руками и, отыскав глазами Камею, направился к ней. Она сидела на пенечке, и, как ни странно, одна. Обычно Дрема такие оказии не упускал. Стоило Пытливому замешкаться, как Дрема оказывался тут как тут. Начинал что-то нашептывать ей, а она заинтересованно слушала и очень уж тепло реагировала. Выглядели они в такие минуты задушевной парочкой, которая никак не может наворковаться и которой наплевать, есть люди рядом или нет их…
Так, наверное, казалось только ему, Пытливому. Скорее всего от ревности. Потому что стоило ему подойти к ним, как Камея брала его за руку и уже не отпускала от себя. И она не требовала от Пытливого занимать ее разговорами. Им и без них было хорошо.
А тут она одна. Дрема, правда, находился неподалеку. Всего в нескольких шагах. Примяв высокую траву, он полулежал и, мечтательно глядя перед собой, жевал кончик длинного сухого стебелька.
Отрешенные от сего мира глаза его были полны сострадания к кому-то. Они, вероятно, видели чью-то боль. Она жалила ему сердце. Он чуть не плакал. Но это было не насилие кого-то над кем-то. Это было что-то другое. Что-то личное. И Пытливому страсть как захотелось подсмотреть. Сделать это, имея нимб, не представляло труда. Потом он, правда, клял себя за столь низкое вероломство. Но то – потом.
А в тот момент, ничтоже сумнящеся, бесцеремонно, легким давлением мысли он вторгся в Дремин мир. И тотчас же увидел его печаль. Ею была земляночка. Певунья. Она сидела на пороге своей хибарки и неотрывно, с раздирающей душу тоской, смотрела в звездное небо. И на громадный шар яркой