И тут слушатели Арьяна, отбивая ладонями ритм, наперебой предлагали, что следует сделать с сыном рабыни – а каждый знал, о ком идет речь, – похваляясь друг перед другом смелостью, а заодно и умениями, – и Арьян тут же с легкостью перекладывал их советы удобно для пения, и так они отводили душу.
Когда на рассвете он уходил из этого дома, белые улицы Аз-Захры были еще пусты и тихи. Только птицы звенели в зелени, перекипавшей через высокие каменные заборы. Гости этого дома все задержались отдохнуть у гостеприимного хозяина, Арьян же сослался на срочные дела. На самом деле – а вам-то что? – одна любовь гнала его чуть свет домой: он поклялся своим женам, что не встретит без них рассвета, если только ратные труды не уведут его далеко от Аз-Захры. И он опаздывал, а потому торопился.
Обе его жены были красавицы.
Он женился по выбору своего отца на первой, и по своей воле – на второй, и тому было уже три года, но он не хотел брать других жен, и наложниц не было в его доме.
Когда спустя малое время после свадьбы его первая жена загрустила – а с чего бы ей? – Арьян не знал покоя, пока не добился от нее ответа: она-де привыкла всегда быть со своей младшей сестренкой, а теперь словно разлучена сама с собой.
– На много ли младше сестренка? – усмехнулся Арьян.
– На час, – последовал ответ.
– И… похожа?
– По серьгам отличали.
Сначала Арьян испугался: вот-вот кто-то возьмет из родительского дома вторую Уну – все равно, что сама Уна досталась бы другому! А потом еще представил себе, что сидит он в саду при звездах, и по правую руку от него – Уна, и по левую – Уна.
Еще длились пиры и торжества по поводу первой его свадьбы, а уже спешили сваты в дом благородного отца, где тоже пировали, и так, за пиром, чаша за чашей, сговорились; и продлились празднества до того, что сил не осталось ни у гостей, ни у хозяев. А молодой Арьян ан-Реддиль оторвался от своей жены только затем, чтобы как подобает, с честью, принять в дом вторую. А как там и когда закончился праздник, помнил смутно.
И третья была хозяйка у его сердца, та, что сейчас похлопывала по правой лопатке, закинутая за спину книзу грифом. О любви к ней не стыдно было известить весь свет.
Приближаясь к своему дому, рассчитывал Арьян, что еще три поворота, а потом пара сотен шагов до маленькой площади с водоемом – и можно будет оттуда свистнуть, чтобы Злюка и Хумм, собаченьки, – а что им забор? – помчались навстречу. Он видел уже, как их тяжелые туловища, волнообразно скользя в высоких травах сада, вылетят к забору и переметнутся через забор, на миг призадержавшись на самом верху его, окорябывая когтями стену, и рухнут в переулок. И шкура на них будет мотаться толстыми складками, когда огромными скачками они вылетят из-за угла ему навстречу, и он устоит – а вы думали! – когда их толстые лапы со всего разбега толкнут его в грудь и в плечи. А что бы ему делать с такими собаками,