Но долговязый, похоже, не боялся и самого чёрта. Или только делал вид? Шёл браво, насвистывая, щегольски, с лёгким вывертом хромовых сапог. В руке его небрежно, покачивался офицерский «вальтер». Ствол в отблесках пламени горевших развалин, светился тускло-красным, как неусыпный глаз хорька.
– Да он же пьян…гадёныш! – майор передёрнул затвор ТТ. – Борода густая, да башка пустая. Живым хотят взять сучары. Ишь ты… «Твой время вышел, иван!» – угрюмо усмехнулся Ребяков. – Вр-рёшь, фриц! Такой пулемёт не пройдёт. В России два соловья на одной ветке не поют. Это для меня Отчизна! Здесь родился жил, умру! Но вам, колбасникам грёбаным…это, один хрен, не прочухать.
Он опять вспомнил ответ комбата Танкаева:
– «Нэисправимый романтик», гаварыш? «Книжки», гаварыш, мне писать? Может быть…после войны и напишу мемуары, Андрэй. Как друзэй теряли…Как фрица били…Как шли с боями…Но нэ тепэр! Я, как и ты, майор, ещё и командир. Клятву на вэрность Родине давал, нашей компартии и народу. И клятву эту…мы обязаны сдэржат, брат! Чего бы нам это не стоило…
Голос комбата Танкаева был твёрд, как кремень. И сейчас майор Ребяков был благодарен ему за эти слова, за этот уверенный, твёрдый, как кремень, голос. Он поддерживал его воинской дух, побуждал к бою, выдержке…Он будто чувствовал в эту роковую минуту рядом с собой крепкое плечо отважного горца и, покусывая кончик опалённого уса, столь же твёрдо ответил:
– Так и будет, комбат! Мы уральцы – тоже горцы…Не волнуйся, брат…Обещаю, Абрек…Баркала2 тебе и прощай. Не поминай лихом…
– Fluchen! Hassen! – слух резанула близкая немецкая ругань.
– Schmutzigen affen!.. Russischen schwine!.. – серую сталь касок, пятнистый камуфляж, кожаные подсумки для магазинов МР40, выставленные вперёд автоматы, свирепые лица эсэсовцев, можно было рассмотреть, как штучный товар на толкуне.3
– Halt die kiappe, alpaкa! – молодой офицер резко оборвал солдат. – Leiten! Sie mich! Schnell! Schiebt auf mein commando…Schnell!4
…Ребяков посмотрел на свой боксёрский матёрый кулак, которым валил с ног быка трёхлетку, угрюмо усмехнулся.
– Где мои пять братов свинцом налитые, смертью пахнут! Я ж вас козлов упёртых по стене размажу. Жопы порвы на свастики!
– Эй, русиван, сдафайся! So ist das leben! Schnell! Feuer!
Автоматы бешено запрыгали в руках штурмовиков, всаживая жёлтое шумное пламя в близкий фасад, заваленный строительным хламом; обкалывая штукатурку, доламывая стёкла, высекая пучки искр из бетона.
Над головой, слева и справа, окружая майора лучистыми блеками, неслись автоматные очереди штурмовиков. Внезапно всё стихло. Немцы
неуверенно, как по минному полю, подошли ближе. Офицер, недоверчиво вслушиваясь в тишину, нервно выкрикнул тот же призыв: «Иван, сдафайся! Бросай оружие!!»
– А