в школу детей подвопросных.
Каждому педсовету
выхода не было проще:
«Что с хулиганами? В эту —
в ихнюю, Марьину Рощу».
Норовы наши седлая,
нас приняла, как родимых,
школа шестьсот седьмая —
школа неисправимых.
Жили мы там не мрачно —
классные жгли журналы
и ликовали, как смачно
пламя их пожирало.
Плакали горько училки,
нас подчинить не в силе, —
помощи скорой носилки
заврайоно выносили.
Типы на барахолке —
Марьиной Рощи маги —
делали нам наколки:
«Я из Одессы-мамы».
Нас не пугали насмешки
за волдыри и чирьи,
и королевы Плешки
нас целоваться учили.
Милая Марьина Роща,
в нас ты себя воплотила,
ну а сама, как нарочно,
канула, как Атлантида.
Нет, мы не стали ворами
нашей Москвы престольной,
стали директорами
школ, но – увы! – пристойней.
Даже в ученые вышли,
даже летим к созвездьям,
даже кропаем вирши,
даже в Америки ездим.
Но не закормит слава,
словно блинами теща, —
ты не даешь нам права
скурвиться, Марьина Роща.
Выросли мы строптиво.
Мы – твоего розлива,
пенные, будто пиво,
крепкие, как крапива.
Поняли мы в твоей школе
цену и хлеба и соли
и научились у голи
гордости вольной воли.
И не ходить в хороших
ученичках любимых
тем, кто из Марьиной Рощи
школы неисправимых.
«Травка зеленеет…»
Вл. Соколову
Травка зеленеет,
солнышко блестит.
Боль моя умнеет —
громко не грустит.
Сосны шелушатся.
Время, стало быть.
В это не вмешаться,
не остановить.
Старый мой товарищ,
ты со мной давно
в споры не встреваешь —
просто пьешь вино.
Я ценю за это
доброту твою.
Никаких советов
тоже не даю.
Если в жизни туго,
поучать грешно.
Улучшать друг друга —
это же смешно.
Что-то не свершилось,
нам обоим снясь,
и отшелушилось
незаметно с нас.
Есть еще опушки,
где грибов не счесть.
Есть Россия, Пушкин,
наши дети есть.
Есть на соснах белки,
солнышко в окне,
что-то на тарелке
и чуть-чуть на дне.
В мире, нас отуманившем
рознью, будто бы одурью,
быть со старым товарищем —
как вернуться на Родину.
Мы друг друга не предали,
хоть и