У него мягкие, белокурые, вьющиеся на висках волосы. Мать каждый день мажет их ему маслом и старательно расчёсывает на две стороны, с прямым пробором посредине… Он не хочет стричься, как все другие… Из-за этого были слёзы, приходила мать, много шумела…
Какие у него лукавые, да, лукавые глаза! Он никогда не взглянет на вас прямо, а если взглянет, то как бы взглядом этим хочет сказать: «Вы хотите в глазах увидеть мою душу, но вот смотрите: глазами-то я её от вас закрою!»
Вера Ивановна, так думая, всё смотрела на него, а он не хотел взглянуть на неё. Он не уходил и всё переминался с ноги на ногу, как будто у него осталось что-то недосказанное, как будто он не желал, чтобы разговор окончился только этим.
И вдруг страшная мысль пришла ей в голову. Бедный мальчик! Он ждёт её похвалы! Он затем и пришёл к ней, чтобы сказать о своём пожертвовании, он боится, что его доброе дело останется незамеченным ею.
Она хотела встать, подойти к нему, взять его за голову, взглянуть глубоко-глубоко в эти глазёнки и сказать ему тихонько: «Петя, почему ты утром не подал кусочка нищему?»
Но она не сделала этого. Ей стало вдруг жаль мальчика. И она повторила свои слова:
– Хорошо, милый, я передам батюшке твою копейку!
Шашин опять не уходил. Теперь было несомненно, что он хочет сказать ей что-то.
Он опустил голову, как бы от смущения и, улыбаясь, как будто он хотел помочь себе этой улыбкой, проговорил:
– Вера Ивановна! Дёмина нынче нет в классе!
– Я это знаю, – сказала Вера Ивановна, недоумевая, зачем он заговорил о Дёмине.
Но он не слышал её слов или не хотел их слушать, как будто заранее зная, что она их скажет. Всё так же улыбаясь и растягивая слова, он продолжал:
– Его… отец послала собирать… милостыню. Вера Ивановна вдруг встала со своего места.
– Нет, нет! – громко, как бы перебивая Шашина, сказала она. – Ты ошибся, он пошёл за мукой на мельницу.
Но она чувствовала, что Шашин сказал правду. Только зачем он говорит ей об этом? И почему он узнал это прежде всех? И к чему он так улыбается?
– А ему сты-ыдно! – продолжал Шашин. – Он по своему-то селу не пошёл, – ушёл в деревню.
– Хорошо, хорошо! Иди. Иди же в класс! – повышая голос, сказала Вера Ивановна.
Она и сама поспешила на урок. Но в этот час ей было не по себе. Ей представлялся Дёмин, просящий милостыню, и это не давало ей покою. И только одно её утешало, то, что его не было на первом уроке, когда батюшка говорил о голодающих и о нищих.
К третьему уроку явился Дёмин… Не все ещё в классе знали, где он провёл это утро.
Но он тотчас расспросил товарищей, о чём сегодня беседовал батюшка на уроке Закона Божия и что он задал на завтра.
Вечером того же дня, лишь только засветились огни по избам, Дёмин пришёл в келейку бабушки Власьевны и, помолившись на иконы, сказал:
– Здорово, бабушка!
– Здравствуй, касатик! Ты что же без книжек? Аль не урок учить пришёл?
Дёмин, казалось, немного смутился, но потом, оправившись,