В его жалкой хавире, помнится, было очень душно. Застиранные шершавые простыни, завывающий не в такт диван и толстый стой пыли создавали ощущение лишённого прохлады склепа. Наскоро состряпанного, в рамках скудного бюджета, из оштукатуренной фанеры и возведённого из тех же соображений на месте распланированного бульдозером скотомогильника. Он попросил её купить по дороге вина, за которое, естественно, не отдал денег, вдобавок затребовав «сорокашестипроцентную» – цифра врезалась в память – скидку. Попроси он двадцать, и она послала бы его к чертям, но подобная арифметика выдавала искренность порыва, выпотрошившего до копейки имевшуюся в доме наличность. Потому как и за ради «троячка» с Афродитой и Еленой Прекрасной тот вряд ли потащился бы до банкомата. «С дамой сердца всё должно исполняться естественно и легко, – коверкая похмельным языком стилистику, потел от предвкушения Александр. – Иначе ничему путному не бывать», – закончил Шурик прения, завалив предмет слегка подпорченного интоксикацией восхищения на истерзанное буйным нравом ложе.
Вот уж кто точно умел. Случалось, приходилось отпаивать его корвалолом, и надо понимать степень признания рафинированной шлюхи, что не единожды не запамятовала взять лекарство с собой. Всего же более вдохновляло именно то, что она как бы являлась лишь интерлюдией между заходами к пойлу – причём без всякого «как бы». И чем дороже и качественнее таковое случалось, тем сильнее потел от усердия кавалер. Сдаётся, его истерзанному мотору так и не удалось ни разу достичь желанного пика, если только всё представление не служило целью разогнать посредством учащённого сердцебиения по венам искомый напиток. Так или иначе, но даже на пороге очередного инфаркта Саша в качестве единичного любовника оказывался неподражаем. Как-то она предложила разделить удовольствие на нескольких участников, охотно заполнивших бы его передышки не без пользы для кошелька, но: «Расшарить свет услады окосевших от пьянства очей сей джентльмен решительно отказался», – он предпочитал говорить о себе в прошедшем времени и третьем лице. «По правде говоря, не хотелось делиться выпивкой».
Он неизменно дарил ей гортензии – вырезанные из бумаги снежинки с причудливыми ножками из жил сетевого кабеля, отчаянно клялся в вечной любви, всякий раз путая имя, и отдавал последние деньги, попутно одалживая «на случай непредвиденного похмелья». Как все уверенные в счастье люди, Саша не знал пределов в податливо эластичных границах взаимной симпатии, что позволяло воображению торжествовать над ханжеством – без ущерба для контрацепции, естественно. «Не то чтобы он