Уоддингтон испустил безрадостный вздох. В настроении он пребывал угнетенном и разбитом. Не хватало еще и выслушивать горькие истины о себе. Ему хотелось одного – полежать на диване, сбросив туфли, со стаканчиком вина. В большом городе ему пришлось несладко.
Возможно, в этом повествовании уже упоминалось, и не раз, что Сигсби был из тех, у кого от усиленных размышлений начинает болеть голова, но, даже рискуя заработать головную боль, он размышлял, пока ехал в Нью-Йорк, глубоко и усиленно, пытаясь выудить из глубин топкого подсознания имя полисмена, которому продал акции. К тому моменту, когда поезд прибыл на вокзал Пенсильвания, Сигсби сократил список до двух имен – или Малкэхи, или Гаррити.
У человека, бродящего по Нью-Йорку в розысках полисмена Малкэхи, работы невпроворот, как и у человека, разыскивающего Гаррити. Ну а уж тому, кто разыскивает обоих, скучать не приходится ни минутки. Мечась взад-вперед по городу и расспрашивая всех встречных стражей порядка, Сигсби исходил не один десяток миль. Регулировщик на Таймс-сквер подсказал, что рядом с Могилой Гранта стоит один Малкэхи, а несколько Гаррити обретаются на Колумбус-серкл и Ирвинг-плейс. Малкэхи-у-Могилы, выразив сожаление, порекомендовал навестить Малкэхи со Сто двадцать пятой улицы или – на выбор – еще одного на Третьей авеню и Шестнадцатой улице. Гаррити на Колумбус-серкл с большой похвалой отозвался о Гаррити рядом с Баттери, а Гаррити на Ирвинг-плейс ничуть не усомнился, что его кузен в Бронксе вполне отвечает цели розысков. Когда часы пробили пять, Уоддингтон пришел к однозначному заключению – если мир желает стать лучше и чище, то ему следует проредить несметные ряды Малкэхи, а заодно подправить их качество. В 5.30, вернувшись из Бронкса, он всей душой проголосовал бы за любую поправку к Конституции, пожелай конгресс ее ввести, о полнейшем запрете всех Гаррити на территории США. А точнехонько в 6.00 вдруг проникся непоколебимой убежденностью, что имя разыскиваемого полисмена и вовсе Мэрфи.
В эту минуту Уоддингтон шагал по Мэдисон-сквер, только что обежав Четырнадцатую улицу в поисках еще одного Малкэхи, но теперь им так глубоко завладела новая идея, что он доковылял до скамейки и, свалившись на нее, тяжело застонал. Момент был переломный; Уоддингтон решил бросить все и отправляться домой. У него болела голова, ныли ноги, онемел зад. Первый прекрасный, безоглядный порыв, с каким он бросился на поиски, засох на корню. Если и был человек в Нью-Йорке, абсолютно неспособный расхаживать по городу в поисках Мэрфи, то человеком этим был Сигсби Уоддингтон. Кое-как доковыляв до вокзала Пенсильвания, он первым же поездом отправился домой – и вот он приближается к концу пути.
Дом показался ему каким-то слишком тихим – хотя, конечно, так и полагается. Венчание состоялось давным-давно, счастливая пара уже отбыла на медовый месяц. Давным-давно ушел и