– А если я забеременею? Что тогда, одна с ребёнком?
– Я-то тут при чём? Его ребёнок – вот ему и отвезёшь!
– Хорошо, я виновата. Но как мне жить одной? Прости меня. Ведь ты же знаешь, что это ошибка. Я не хотела этого. Ты хотел…
– Всё, я сказал! – отрезал он. – Слышать ничего не хочу! Ошибка – это вот наш с тобой брак! Лучше замолчи, мне противно с тобой говорить!
«А мне было противно с тобой жить!» – безмолвным криком ахнула душа, заискрила и погасла. Я не знала, что мне теперь делать…
Весь год я проходила мытарства – земные, но они бывают страшнее небесных. Развод, неустроенность, поиск жилья и работы. Похороны отца. А мать… Она просто отказалась от меня, когда я ей во всём честно повинилась. И ещё – ко всем этим горестям – злосчастная беременность.
Тогда оказалось, что у меня нет ничего. И никого. Что я никто. Что я ничего не нажила в своей жизни, на что можно опереться, а вне церкви – тем паче. Полный ноль, бестолочь, бомж.
Мне помогла Фима. Евфимия. Бывшая монахиня, после семи лет в монастыре ушедшая в мир и повисшая так: одной ногой ещё в церкви будто бы, а другой – в обычной жизни. Монашескую жизнь она уже не вела, но и замуж тоже не выходила. Ни постов, ни молитвенных правил не соблюдала, но в церковь ходила иногда. И так во всём. Словно стояла в проёме калитки, выводящей из церковной ограды, и не решалась уйти оттуда насовсем.
Я пришла в Сретенский храм в надежде найти какую-нибудь работу или хоть какую-то помощь получить. На исповеди настоятелю рассказала то, что со мной произошло.
Он, хмуро выслушав, спросил:
– Мужской половой орган сосала?
– Да, – ответила я, покаянно склонив голову.
– В задний проход имела сношения?
– Этого не было, батюшка…
– А блудные мысли об этом были?
– Были.
– Были блудные мысли о совокуплении с несколькими мужчинами?
– Да, – ещё ниже и покаяннее склонила голову я.
– Прости нас, милосердный Господи, – масленым голосом произнёс он и накинул мне на голову епитрахиль.
Пробубнив разрешительную молитву, добавил:
– Кайся сугубо. Жена священника не только себя и мужа порочит, а также и саму церковь. Аборт нельзя. Всё, целуй крест и Евангелие.
И отпустил. Ни с чем.
Так мне обидно стало от этой «исповеди», что я вышла из церкви и заревела в голос. Как в душу мне плюнул тот поп: «сосала», «задний проход» и то, что никому. А кто он такой? Кто ему дал право так говорить о женском, о том, что личное, живое, о том, что не его собачье дело?! И при этом никак не помочь. Врач раздевает тебя и осматривает, но он делает что-то, лечит или пытается лечить, а этот – ровным счётом ничего. Продавец ни-че-го.
Ко мне подошла женщина лет сорока – худенькая, темноволосая, со