Отец готов был простить всякую грубость, всякое невежество, всякую неприятность со стороны своих новых сотоварищей. Но народ-то товарища – при всей его доброте – в нем не видел. Он по-прежнему видел в нем барина, хоть и «добрющего». Уж одно то, что он приехал в деревню со станции в тарантасе, а не пришел пешком с котомкой за плечами, не попросил Христа ради испить – доказывало, что он не мужик. Он щедро дал на водку столько мелочи, сколько попалось в кармане, – значит, он барин. Все его рассуждения о том, что эти болота можно превратить в райские кущи, мужики внимательно выслушивали и даже одобряли.
– Знамо дело, этой земле цены не будет! – поощрительно чесали они затылок.
– Вот я вам расскажу, – робко начинал поучать отец мужиков, – например, в Америке…
И рассказывал историю какой-нибудь американской общины, которая на безлюднейших местах сумела развести цветущие довольством поселения, и только благодаря знаниям и определенности цели.
– Цель… Вот главное.
– Само собой! Это уж первым делом! – поддерживали мужики.
– Словом, какие бы утопические идеи ни развивал Михайло Михайлыч, все они, без исключения и без малейшего возражения, мужиками поддерживались:
– Само собой! Чего лучше! Первое дело! Первым долгом!
Петр Михайлович из-за огорчения за своего отца, а я из сочувствия к нему все чаще стукались рюмками. Александра Васильевна не забывала про нас, подтаскивая то водочку, то закуску.
– Ну а кончилось, – завершил свои воспоминания Петр Михайлович, повесив голову на грудь, – тем, что и следовало ожидать. Запил мой отец по-черному и исчез в безвестности…
А у меня еще долго не выходил из головы Иван в разодранной шапке с красным околошем… Надо обязательно рассказать об этом Глебу, наказывал я своему затуманенному сознанию. Но рассказать в этот раз не успел, очнувшись поздним вечером на чудовской станции.
Потом, встретившись с Глебом в Питере, я при случае поведал ему историю, рассказанную «соседом». Он почему-то не удивился, с грустью посмотрел на меня и проронил только одну фразу:
– Велики чудеса твои, Господи!
…А сад в Сябринцах зацвел, когда Глеб Иванович уже был тяжело болен.
Глава II. Бяшечка
1
Любовь