Старый Петербург не любил просыпаться рано. Александра Васильевна приехала к подруге ближе к полудню. Дверь долго не открывали. Потом послышался хруст ключа в замке, и на пороге появилась, по всей вероятности, кухарка с распаренным лицом, откидывая с глаз седоватые пряди волос.
– Мне бы Соню. Она дома?
– А куцы ей деться! Кабы дело какое было… А у ей никакой заботы нету, ровно царица…
Вслед за кухаркой гостья тихо прошла вдоль длинного коридора, захламленного продавленными стульями, этажерками с покрытыми пылью журналами, какими-то корытцами и тазиками. Шаги ее сделались еще тише, даже боязливее, когда тяжелая дверь, обитая войлоком, ввела ее в переднюю, в которой со всех сторон пахнул на нее спертый, тяжелый воздух с запахом сырой гнили. Ей захотелось кашлянуть, но гнетущая тишина позволила ей только слабо покхекать в кулачок.
Та же тишина и тот же дух преследовали гостью в двух-трех комнатах, через которые она проходила. Раем пока не пахло. Но запах пыли и налет ее на всем, что попадало на глаза: на зеркалах с каким-то рисунком поверх рамы; на пошатнувшихся столах с непременно толстыми, будто пораженными какой-то неизлечимой болезнью ножками; на картинах, с которых удивленно взирали непременно полногрудые блондинки; на зеленых шторах, пожелтевших сверху, куда попадали солнечные лучи, – создавали впечатление, что это обиталище было древнее рая.
После солнечного света этот Кошкин дом, как сразу окрестила квартиру подруги гостья, казался подземельем. Она даже вздрогнула, когда кухарка громогласно объявила:
– Вот они… Пожалуйте… Почивать изволят!
То, что Александра увидела далее, было не менее впечатляющим.
На широкой кровати с измятой периной и множеством толстых, будто накачанных подушек восседало какое-то растрепанное существо с развязавшейся косой, спутанными на лбу волосами и удивленно-испуганными, как у блондинок на картинах, глазами. Из-под желтой, с распахнутым у горла разрезом, покрытой пятнами блузы высовывались ноги. На одной – чулок спускался почти до полу, на другой – его не было совсем. «Царица», обитательница земного рая, упиравшаяся руками в перину, всем своим видом напоминала человека, в которого только что стреляли.
При виде подруги испуг мадам Кошкиной сменился потоком рыданий и слез, которые лились как из прорвавшейся плотины. Как ни странно, этот поток не вызывал у Александры Васильевны ни малейшего сочувствия. Оно появилось только тогда, когда на пороге комнаты возник длинный дряблый чиновник, который кричал старческим дребезжащим голосом:
– Что это такое? Акулина! Соня! Господи, куда вы запропали? Я болен.
«Супруг» –