Может, оттого, что он часто наступает на их гордыню?
Кажется, Второй особый человек говорил:
«Если хочешь проверить истинных своих друзей, перед тем как сойти в долину, попроси не трогать камень, какой вызовет лавину. Если люди удержатся от соблазна наслать беду на твою голову, они истинные друзья».
Как-то Мардас рассказывал, что в юности страдал абсолютизмом.
Хотел, чтобы у него все было не таким как у других.
И однажды затеял такую игру.
Раздал самым верным своим товарищам список и сказал:
– Здесь двенадцать фамилий. Оставьте из них половину. По вашему усмотрению.
Вскоре список сократился до шестерых.
– Теперь, – вновь озадачил он друзей, – тайно друг от друга, вычеркните одного, кто вам более ненавистен.
И все вычеркнули его.
– Мораль из этого проста, – заключил уже хорошо взошедший в возраст Мардас. – Друзей моих, если их, конечно, можно назвать таковыми, съела зависть.
– И чему же они позавидовали? – понаивничал Сосо.
– Тому, что эта идея пришла мне, а не им.
Отринув от себя воспоминания, равно как и размышления на будоражущую душу тему, Сталин стал вымарывать все, что – в свое время – Ленин говорил о нем.
В том числе и о той пресловутой грубости, которую сейчас вменяют ему не меньше, чем как измену Родине.
И начертал то, что он непременно скажет при случае. Может, даже на Пленуме, где он готовит доклад «Троцкистская оппозиция прежде и теперь». И именно там или в другом месте, но он скажет: «Да, я груб, товарищи, но только в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. А «остальное» как сложится. Жизнь слишком груба, чтобы рисовать кому-либо ласковую перспективу».
А последний тезис из «Памятки троцкизма» звучал так:
Если что-то не по силе,
Сделай так, чтобы все голосили.
5
Сталина угнетало, что цельности он добился не там, где хотел.
А может, ее и вовсе не было, цельности?
А существовало некое стеснение благоприятных факторов, чуть придобренное направленным в нужное русло усердием.
А завидовал, он, например, тем, кто умел искренне заблуждаться.
Не упорствовать из-за упрямства, а именно заблуждаться, безукоризненно считая, что его правота намного качественнее того, что добыто или доказано другими.
Эти люди не обладали механизмом самоанализа и потому свои ошибки не считали роковыми, уверенные, что так стали звезды и распорядилась судьба.
Его же съедала скрупулезность, доведенный до болезненности анализ и, в этом – душевная жизнь, или что-то еще, получилось не так.
Поэтому и увлечения у него были подчинены логике, выходящей из лона необходимости.
Когда на его столе видели открытыми пять, а то и более книг, то мнение считали, что таким образом он тренировал свою умность, стремясь додумать конец фразы, едва прочитанной в начале.
Другим же казалось, что он сочиняет что-то тайное ото всех, потихоньку используя чужие фразы, чтобы не мучить