7
И эта телеграмма, что припожаловала в первый день декабря двадцать пятого года, была категоричной. Красноярское начальство требовало от Вагина немедленно отправить епископа Луку в распоряжение вышестоящей организации ГПУ.
Вагин мялся, терся и даже чесался, словно его одновременно доскунали блохи, вши и клопы, но все же ослушаться приказа не нашел в себе сил, хотя и срочно послал, чтобы оно прибыло раньше святителя, состряпанное на него очередное уголовное дело.
Лука же более всего был удивлен тому, что эту весть воспринял с обреченным спокойствием, как приговор, которого давно ждал, распрощался со всеми, с кем посчитал нужным, и отслужил последний – в Монастырском – молебен.
Его провожали с тем неподдельным сожалением, которое так и не могли запечатлеть ни один из художников мира.
И именно об этом подумал Лука в последнюю минуту, поскольку в нем так и умер живописец.
Шел снег.
Вернее, реял.
Этак лениво ложился на все, что простиралось на тот час под небом.
Бабы плакали,
Мужики стояли, понурясь.
И все – крестились.
Уезжал тот, кто явил этому краю невиданное – соединение в одном образе чистоту, полного высочайшего знания и непревзойденный опыт.
Эти три кита.
А попросту – троицу.
И епископ отлично знал, что сюда, в Монастырское, съехались верующие почти со всего Туруханского края. Они привезли свою любовь, которая не была насильственно внедрена в их сердца и души.
Подогнали крытый возок, который специально соорудили для епископа.
Ямщик – крепкий кудрявый парень – взобрался на козлы.
Снег на минуту перестал, и кособоко, но выглянуло солнце.
И кажется, именно оно свергло всех на колени.
Тронулись.
Подъехали к Енисею.
Льды торосились на нем так, что становилось ясно: дорога по реке заказана безусловно.
Саднила нога.
Собственно, она и была причиной выезда в Красноярск.
Эта небольшая язвочка с варикозными признаками на голени.
И в Красноярске конечно же испугались, как бы такая незначительность не довела до скандала. Достаточно того бунта, который вернул епископа с Ледовитого океана.
Возок, переваливаясь с боку на бок, передвигался не очень быстро, но удалялся.
И тогда один из стоящих на берегу сказал:
– Ну уехал хороший врач, ну неплохой человек, однако зачем ему весь возок-то коврами украшать? Будь жив Иисус Христос, он бы этого не одобрил.
И кто-то залепил говорившему оплеуху, на что тот сказал:
– Пока тобой правит эгоизм, любая вера не для тебя.
Он огорбатился, ожидая новой оплеухи.
Но ее не последовало.
Благодушие этот короткий гнев ввело в свои берега.
Грех признаться, но говорившим был тот самый Керим, артист, кореш Фрикиша, который был послан сюда, чтобы в том числе пошатнуть авторитет святителя.
А сам же Лука, пытаясь приноровиться