Но вечным даже не было почитание Христа. Так откуда он взял, что его должны любить бесконечно? Ну увидели, как Ленина, в революционном порыве, и хватит. Пора переходить к тихой рутинной борьбе.
Во-первых, надо всем внушить, что у него катастрофический вид мышления и непредсказуемый характер. И он не откажется от утверждения, что культура – это колокола ада. Выдутый из преисподней шар, наполненный дурным запахом. Лопнет, и будешь знать, куда бежать, зажав нос.
Потому он, показав кому-то невидимому нестыдный, материнством оправданный жест, произнес вслух:
– Все осенне-зимнее обеззаражено весной.
Игуменьим манером выйдя из своей комнаты, Наина Иосифовна удушенно поинтересовалась:
– Это о чем ты, Борис Николаич?
– Как изгоняемые из преисподней черти, заворошились эти руцкие и хасбулатовы.
Жена понимающе подкивнула. В луче, что из окна падал между ними, плавали сперматозоиды пылинок.
– Они меня еще не знают! – с нажимом произнес он и, зачем-то посмотрев из окна на небо, увидел, как в нем, шуганутое кем-то, трепещется воронье.
– Я им праздничный выпляс устрою!
Своего служебного несовершенства он не замечал, глубоко нравственных чувств не испытывал, но напряженную ситуацию улавливал всегда и знал, если дороги деловито заметаются снегом, то нужен или вездеход, или бульдозер. И вот – попеременно – он играл роль то одного, то другого.
На ранней перестройке он еще не думал о политическом насилии как методе. Воспламененный им народ степень реальности мерил преследованием последовательных мерзавцев, не успевших вовремя избавиться от партийных билетов.
Почему-то вспомнилось соседнее село, куда в парнях он иногда захаживал, не боясь местных зуботычников. Девки там были понаряднее, но поглупее, и потому то, что нужно. И вот около одной, лицо которой было белое, как через марлю сцеженное молоко, он и чах, говоря ей красивые фразы типа:
– А день нынче был поновее вчерашнего.
Неприличием считалось молчать, потому он, настроив на боевой взвод свой вечно принюхивающийся нос, произнес:
– Говорят, что выпей тут, на том свете не дадут. Откуда это у вас самогонкой наносит?
Девка кукожится. Его вопросы роют ее душу. И она ждет какого-то проникновения, чтобы еще какое-то время побыть вот в такой расслабухе, с его ладонью на плече.
– И чего я, – вопросил он, – прилип-пристыл к тебе, не отодраться?
И душа приживлялась к той местности, которая мстила природе за скупость. И он подолгу глядел в обливно схваченный глазурью горизонт. И почему-то думал об обесцвеченности жизни – старости, когда Бог душу, и ту захочет принять без хлопот.
А как хочется какого-то виртуозного открытия внутри себя, чтобы не уязвляло типичное, что ты такой, как все.
На чуть утоптанной лужайке на подстесанном дереве была вырезана пресная запись: «Здесь ночевали