В июле появляется возможность вздохнуть свободно, только когда наступают сумерки. Но не так было этим вечером. На закате раскалившийся за день тяжелый воздух не стал прохладнее. Небо заволокло тучами, ни одна звезда не сверкнула в черной бездне. Все предвещало грозу.
Маркиз не переставая пришпоривал лошадь – не потому, что боялся вымокнуть под дождем, а потому, что торопился добраться до места. Его преследовало какое-то необъяснимое беспокойство. Было ли дело в предчувствии, которое овладело им в минуту расставания с Филиппом Готье, или его встревожили россказни Антуана Ренодо, но молодой человек находился в крайнем волнении.
За все время своего путешествия он не встретил ни единого экипажа, ни одного пешехода… Все селения, которые он проезжал, выглядели мрачными и пустынными и напоминали скорее кладбище… Если же жители этих селений и приотворяли двери в то время, когда маркиз проезжал по селу, то лишь для того, чтобы просунуть в образовавшуюся щель дуло ружья или выпустить сторожевую собаку.
Гастон мчался вперед. Перед его мысленным взором проносилась вся его прошедшая жизнь. Он вспоминал тихие дни своего безоблачного детства и отрочества, проведенные в маленьком особняке в ІІариже, когда отец его приезжал в столицу для представления королю; вспоминал лица и фигуры своих родителей: отца – сурового старика с воинственным выражением лица, чьи белые как лунь волосы длинными прядями спадали на темный, подбитый мехом плащ, расшитый серебряными шнурами и украшенный королевскими орденами; мать – дочь Эльзаса, с голубыми глазами и пышной грудью, с белым, будто фарфоровым, высоким лбом, обрамленным роскошными напудренными локонами.
Затем в памяти молодого маркиза промелькнуло время обучения, его наставник – почтенный аббат, внушавший ему строгие принципы нравственности, и, наконец, чиновник из Академии, обучавший его всему, что должен был знать дворянин: умению владеть шпагой, ездить верхом и кланяться дамам. Он припоминал свой дебют в Версале, Людовика XVI с тусклым взглядом – кроткого, доброго короля; маленького дофина с завитыми кудрями и, наконец, красавицу Марию-Антуанетту в дивном костюме пастушки.
Увы! Над этими дорогими его сердцу существами пронесся ураган революции, и все, что еще совсем недавно казалось незыблемым, превратилось в прах. Однако же мысли молодого эмигранта останавливались преимущественно на этом периоде жизни.
Когда пребывание в Париже для особ, приближенных ко двору, сделалось опасно, старик маркиз дез Армуаз, принявший новое назначение, отправил своих жену и сына в лоренские поместья в ожидании грядущих событий. По его мнению, должна была восторжествовать монархия. Европа и объединившееся дворянство не могли не уничтожить бунтовщиков-революционеров. Итак, маркиза и Гастон перебрались в замок Армуаз, где и прожили около года вдали от кровавых