Первым к нему подскочил старичок и чуть ли не силком вырвал упирающуюся и не хотевшую покидать своего спасителя собачонку. Потом подбежала Марина. Она, глотая слезы, только и сумела произнести:
– Как ты… смел?
Отупленно глядя вокруг, Клюха, однако, заметил, что Перфишки нигде не было. Равно как и не увидел он и Евгения Константиныча. Только по спуску натужно одолевала подъем явно его машина.
– Хорошо то, – выдрожал Клюха, как считал, уместную в данной ситуации шутку, – что хорошо кончается.
Но ему никто не ответил.
Глава седьмая
1
В небе строила козни навязчивая луна. Она не просто светила и делала маркою ночь, и не полыхала, как бы сказал поэт, а изнуряла своим присутствием в пространстве, откуда беззащитно все земное, и было невозможно скрыться от ее призрачного, наводящего на таинственность света.
Тот нервический сюрприз, который преподнес Клюха Марине во время ледохода, мало-помалу забылся. Хотя, когда у Чекомасова, в гости к которому они еще раз ходили, Клюха рассказывал обо всем, что пережил, с обреченной веселостью и той долей хвастовства, которая тяготит, но не настолько, чтобы ею не пользоваться, Марина произнесла всего одну фразу: «Это самый садистский поступок, который я могла от тебя ждать».
Юрия Адамыча, как заметил Клюха, этот рассказ не тронул своим драматизмом, потому он предложил пойти с ним на вокзал, потому как в тот день приезжал таинственный для Алифашкина человек – сам Луканин.
На базаре они долго выбирали букет цветов, притараненных с юга шустроглазыми, с гортанными голосами продавцами. Остановились на мимозе, продающейся отдельной, все ожелтяющей вокруг веточкой.
Поскольку поезд опаздывал на полчаса, вышли погулять в пристанционный скверик и там неожиданно столкнулись с Перфишкой.
– О! – вскричал он. – Те же и иже с ними. Мое вам с кисточкой.
Марина, как заметил Клюха, довольно сдержанно с ним поздоровалась, и у Кольки несколько отлегло от сердца: значит, тогда она – из дурашества – приклонялась к его плечу своей головой. Сейчас совершенно не видно, чтобы между ними был лад, чего, если признаться, страсть как боялся Клюха.
– Самец, – сказал Чекомасов, когда Перфишка пошел своей дорогой.
И Клюха, решив, что лучшего времени не случится, чтобы, вроде бы и не самой Марине, сказать о Перфишке все, чего тот заслуживал.
– Грязный тип, – произнес он где-то слышанное определение. – Даже очень.
И, ободренный тем, что Марина ничего не сказала в возражение ему, рассказал о том, как Парфишка уестествлял тетку Фаину и как Яков Фомич метался по лесу, зовя ее: «Клара! Клара!»
– Ай да и орел! – неожиданно восхитился Перфишкой Чекомасов. – Надо об этом Мише рассказать.
Марина же, казалось, почти не слушала, что точал о Перфишке Клюха, потому как-то, до обидного невпопадно, спросила:
– О ком речь-то?
Клюха сопато угнулся.
А