На вопрос, как там в городе, полковник пожал плечами:
– Уходим. Спокойно, организованно.
– Что за фейерверк был ночью?
– Горел артиллерийский склад у станции Сарыголь. Партизаны безобразничали, спички где-то раздобыли. Хуже детей, выпороть некогда… Тушить склад некому. Союзнички – американский миноносец на рейде – подумали, что красные наступают. Стали корабельными орудиями ночь расстреливать, только сон разогнали.
– Как идёт погрузка?
– Нормально. Большевики пока не мешают. Не без бардака, конечно: якоря не выбираются, машины не вертятся, киль в грунт зарылся. Трюмы хламом переполнены, крысы ушли.
Кулаком и револьвером порядок постепенно наводят. Беженцев очень много, не представляю, как поместятся.
Грузчики порта, жлобы здоровые, без капли совести – бастуют. Зачем надрываться и таскать то, что после разграбить можно? Не угадали. Армия сама всё, что сколько-нибудь ценно, с собой забрала.
Ну да с Богом. Ступайте. Следующий отряд нагоняет.
За заставой отряд встретил табор гражданских: около двух сотен женщин, детей, стариков – родные офицеров и солдат отряда, кого заранее высланные гонцы смогли собрать по всему Крыму.
Остановка колонны длилась несколько минут: объятья, слёзы, короткие взволнованные фразы, устройство пожитков на телегах. Негромкая команда – и отряд, совсем не столь организованный и грозный, как прежде, двинулся дальше.
В городе колонна остановилась у брошенных казарм, напротив которых был просторный, вполне чистый плац.
Обоз с охраной остался у дороги. Отряд построился в каре. Гражданские стояли за строем.
В центр каре вышел командир отряда – генерал-майор Виктор Павлович Тарусов.
До боёв в Крыму Борис видел его один раз, на той памятной встрече, где решали купить корабли вскладчину.
Тогда Тарусов был ещё подполковником, недавним выпускником академии Генерального штаба. Известен он был как офицер способный, исключительно трудолюбивый, честный, открытый, не робеющий перед начальством и по какой-то из эти причин сознательно недооценённый по службе командованием.
Виктор Павлович милостей не искал, к чинимым ему несправедливостям был равнодушен, проходил сквозь них невозмутимым, как закованный в броню дредноут.
На гражданской войне Тарусов воевал, не забывая, что находится на своей земле. Пленных зря в расход не пускал. Деревни артиллерией не сносил. Захваченных бойцов противника, кто действительно был обманут или принуждён красными, бывало, отпускал по домам без позора, при оружии.
За сохранённую человечность его часто критиковали – рядом служили офицеры, свято верившие, что большевиков возможно остановить только расстрелами…
Генерал замер на несколько мгновений перед строем.
Сотни взглядов нетерпеливо и страстно