Именно поэтому Сигизмунд, по сути, пошел против воли сейма и могущественного канцлера Речи Посполитой Яна Замойского, поддержав новоиспеченного царевича и начав большую игру. С той же целью – иметь на руках хорошие козыри для будущей торговли с царем Борисом – король взял у парня с огромной бородавкой у глаза поручную грамоту, в которой тот обязался отдать полякам Смоленск и Северские земли, а также содействовать Сигизмунду в возвращении шведской короны.
Король предполагал на будущих переговорах с русскими послами ткнуть в эти обязательства и осведомиться, готов ли московский царь в обмен на голову Дмитрия выполнить все то, что пообещал претендент на шапку Мономаха. На уступку Смоленска и прочих земель Сигизмунд отнюдь не рассчитывал – они были нужны для торга, не более, а вот поддержка против шведов…
Ситуация сложилась иначе, причем на первый взгляд вроде бы куда благоприятнее для Речи Посполитой. Словно сам дьявол ворожил московскому господарчику. Сбылось невероятное – Дмитрий уселся на царский трон. Казалось бы, оставалось лишь радоваться собственной прозорливости и предусмотрительности, но вот незадача – мальчишка, надев корону, сразу же позабыл про свои обязательства. Во всяком случае, в ответной тайной грамоте, которую он передал с Гонсевским, говорилось совершенно иное. Мол, о Смоленске и Новгороде-Северском не может быть и речи. Да и о войне с Карлом тоже было сказано обтекаемо. Дескать, поживем – увидим.
Мало того, сопляк вздумал величать себя непобедимым императором, что вызвало при оглашении на сейме второй грамоты бурю негодования среди шляхтичей. Особенно неистовствовал познанский воевода Гостойский.
– Ни один христианский государь так не поступает! Если бы кто иной писал его непобедимым, так это не диво, а то он сам себя таким считает! – кричал он, поддерживаемый одобрительным гулом прочих депутатов сейма.
А в конце своего выступления он договорился до того, что заявил, будто это слово подобает одному богу, да еще так поступают некрещеные поганцы. Мол, за такое богохульство всевышний непременно свергнет его с престола.
Говорилось на сейме и о неблагодарности Дмитрия по отношению к королю и вообще к полякам. Тут уж страсти разжигали вернувшиеся из Московии жолнеры, рассказывая, как обманул их русский царь, не выплатив всего положенного.
Но особенно всех возмутило прощение Дмитрием виновника гибели пятнадцати шляхтичей князя Мак-Альпина.
– Что за варварский обычай?! Ни в одной цивилизованной стране и слыхом не слыхивали о «божьем суде»! Такое достойно только государств, где правят дикие язычники! – неслось со всех сторон.
Сигизмунд преимущественно помалкивал, а свое отношение к новому титулу Дмитрия выказывал только ироничными усмешками, подспудно чувствуя свою вину. Напрасно он взял столь покровительственный тон в поздравительной