Я взглянул на стол. Длинный дубовый плац был пуст и начисто вымыт. Только в торце, на предводительском месте возвышался непонятный белый конус. Похоже, что мягкая ткань, но стоит, будто жёсткий картон.
– Там что? – спросил я, указав пальцем.
Грэта с готовностью открыла рот, но получила вдруг лёгкий шлепок пониже спины и, повинуясь выразительному взгляду Омелии, зашагала собирать разбросанную посуду.
– Там ваш завтрак, а ткань не падает, потому что тётушка Эвелин и заморская дама варили её в крахмале, и я им помогала, – обстоятельно доложила Омелия. И прибавила: – Добренький мистер Том. – И дала понять взглядом в сторону Грэты, что напрасно наша цапля не получила хоть сколько-нибудь строгий укор за неаккуратность.
Поспешно спрятав улыбку, я вышел из зала.
Дом! Милый дом! Фортеция «Шервуд», огромная каменная призма, отгородившая кусок мира и разрезавшая этот кусок каменными же стенами, окружала меня. Передо мною, шагах в двенадцати, поднимался к небу узкий каменный четырёхугольник со шпилем. По сохранившемуся в высоко поднятом окне кресту угадывалось, что это церковь или часовня. Слева от меня, между стеной каминного зала и стеной часовни, во всю двенадцатишаговую ширину шла лестница из десятка ступеней, которая вела на широкий и ровный земляной плац с полувытоптанной травой. Дальний край плаца запирала огромная восьмиугольная башня, та самая, в которой Тай устроил дверцу с невидимой лампой.
Спереди к часовне примыкал придел, невысокое здание с куполообразной крышей, в боку которой чернел округлый проём с выбегавшим из него ручьём. Неторопливо журча, ручей устремлялся под свод мостика с уже новенькими перилами. Дальше он убегал от меня вправо, тёк через край ристалища, минуя конюшни, фуражные, и сквозь дождевой сток уносился за стену.
Тишина, чистота, простор. Необыкновенное счастье наполняло меня. Старинный каменный замок. Мой дом!
Я медленно перешёл через мостик и направился ко входу в придел часовни. Дверь была снята с петель и утрачена. Я вошёл в оголённый дверной проём и приблизился к устроенной в полу большой каменной чаше. Вместо дна в этом котле прыгали крупные округлые кремни, а вздымал их бьющийся колокол хрустально-чистой воды. Живой поток перелетал через скошенный край котла и уносился в проём, к мостику и конюшням.
Ничего полезного для умывания здесь не было устроено, и, мельком взглянув на дверь, ведущую в часовню и ещё одну дверь, непонятного пока назначения, я вышел и умылся прямо в ледяной воде ручья.
Вернувшись в каминный зал, я снова вынужден был улыбнуться.
– Грэточка хорошая девочка, – одобрительно говорила Омелия.
Грэта, стоя у края стола, наново перемывала поднятую с пола посуду.
– Я хорошая! – сообщила она мне, едва я вошёл. И, бросив быстрый взгляд на Омелию, поспешно прибавила: – Мы хорошие!
– Больше скажу вам, – немедленно откликнулся я, проходя к накрытому завтраку. – Вы замечательны и прекрасны!
Омелия