Я замолчал. Достал сигарету и закурил. Людмила сидела напротив и тоже молчала… Вид у нее опять был равнодушный, а за равнодушием проступала неприязнь. Стало ясно – пора уходить. Я отшлифовал в голове сценарий прихода домой, подобрал те слова, какие скажу родителям, объяснения, почему так быстро вернулся; сейчас мне не терпелось действительно начать новую жизнь: представлялось, как я собираю со стеллажа книги по истории, сижу за письменным столом, готовлюсь к экзаменам, и потом, мгновенно перескочив через несколько лет, я увидел себя, едущим в глухое таежное село, чтоб учить там детишек… Может, в этом мое призвание, а я столько лет дурью маялся…
Людмила смотрела в темноту за окном, будто карауля кого-то. Да понятно, она сама сказала, кого ждет каждую минуту и, наверное, никогда не перестанет ждать. Постепенно превратится в сухую костистую тетку, то и дело будет попрекать сына, что растила его одна, любила всю жизнь только его отца… Сейчас она не хочет такой становиться, но неизбежно станет. Потому и боится… И чтобы как-то ее успокоить, поставить оптимистическую точку этого невеселого вечера, я сказал:
– Ничего, Людмила, всё наладится. Жизнь долгая, полосатая…
– Не наладится! – крикнула; в глазах – слезы, подбородок прыгает, губы загнулись книзу. Крикнула и тут же испуганно прислушалась, глядя в сторону комнаты, где спал Мишутка, а потом, убедившись, что сын не проснулся, добавила почти шепотом, но шепотом кричащим: – У меня – не наладится! Ничего не наладится!.. Кто я? Как?.. Мать-одиночка, блин! Дура тупая!..
– Ну успокойся, Люд, – попросил я и услышал в своем голосе досаду; испугался, что это же услышит и она и взбеленится еще больше. Наверное, от испуга взял и предложил: – Слушай, а давай я с ним разберусь! Пусть поймет… Грохнуть его, гада.
Испугался уже и этих слов, успел удивиться, как же это я могу желать зла, да и готов совершить зло по отношению к своему учителю, тому, кто сделал меня одним из известнейших людей нашего городка, но тут же, после этих слов по-настоящему и возненавидел его. Даже внешность… Тонкую, гибкую фигуру, густое каре, острый, длинный, гоголевский какой-то нос; его резковатый, тонкий голос, всегда энергичную, богатую жестикуляцию… Вспомнил, передернулся, как за спасение, схватился за сигарету, судорожно закурил и стал говорить более осмысленно:
– Гад он просто. Гадёныш!.. Давай, Людмила, серьезно обсудим. Зачем он нужен, если от него только зло? Режиссер – ладно, а как человек?.. Он ведь и эту Ирку, которая после тебя, бросил, теперь новая у него опять… Настя. На Джульетту ее дрессирует… А, Люд? Подумай. Мне уже без разницы… Только не думай, что пьяный я – я не пьяный!
Она усмехнулась той своей умудренно-усталой, снисходительной усмешкой, которая меня не раз коробила за этот вечер. Усмехнулась в смысле: что ты, мол, сделаешь?
– А что! – взвился я. – Сначала сказать ему всё, а