14. Диктатор оставался с войском в лагере, нимало не сомневаясь, что отцы предпишут начать войну с этими народами, но усилившиеся затруднения внутри государства потребовали вызова его в Рим, так как мятеж разрастался со дня на день, а личность виновника его внушала необыкновенный страх перед ним. Внимательный наблюдатель настроения видел уже не речи только Марка Манлия, но и действия, на взгляд, угодные народу, но в то же время мятежные. Увидав, что ведут известного своими военными подвигами центуриона, приговоренного за долг, он выбежал со своей шайкой на средину форума, положил на осужденного руку[411] и стал громко кричать о гордости патрициев, жестокости ростовщиков, страданиях плебеев, доблести и судьбе этого мужа. «В таком случае, – говорит он, – напрасно я спасал вот этой рукой Капитолий и крепость, если я должен видеть, как ведут в рабство и в оковы моего соотечественника и сослуживца, точно будто победители-галлы взяли его в плен». Затем, заплатив на глазах народа кредитору долг, он отпустил должника на волю[412], а тот заклинал богов и людей отблагодарить Марка Манлия, его освободителя, отца римских плебеев. Окруженный сразу шумной толпою, он увеличивал шум сам, указывая на раны, полученные в вейскую, галльскую и другие последующие войны; служа в войске, восстановляя разрушенный кров, он подавлен тяжестью долга, так как, хотя уже неоднократно выплатил капитал, но проценты всегда поглощали взносы; дневной свет, форум и своих сограждан он видит благодаря только Марку Манлию; все благодеяния, получаемые от родителей, получил он от него; ему посвящает он остаток своего тела, жизни и крови; все обязательства, связывавшие его с отечеством, общественными и частными пенатами, связывают его теперь с одним человеком.
Возбужденные такими речами плебеи все уже стали на сторону этого одного человека, как вдруг явилось новое обстоятельство, которое еще более