– Можно, полежат до утра? Я их обязательно возьму!
– Для вас – конечно! – растянул рот в улыбке паренек. – Но – только до утра! – он глянул на часы – шел четвертый час пополудни – затем вынес из-за полок белую длинную коробку, бережно сложил в нее сапоги, черкнул что-то на ней карандашом и унес.
Ей почему-то верилось, что чудо свершится: завтра утром эти сапоги будут на ней! – хотя понятия не имела: как, каким образом?
Она еще раз улыбнулась продавцу и пошла прочь из магазина с таким независимым видом, будто ей уже неинтересно: тащится сзади попутчик – или уже слинял?.. На улице он догнал ее, невнятно бормоча:
– Ты извини, я совсем забыл: мне надо было на консультацию остаться! Правда-правда, я не вру!
– Вали, консультируйся, – бросила она ему не глядя – ей было совершенно неинтересно, куда он сейчас побежит: обратно ли в институт – или совсем в другую сторону?
Сойдя на трамвайной остановке в своем районе, она направилась наискосок через небольшую пешеходную площадь с сухим, вечно неработающим фонтаном посреди этой площади, обрамленным невысоким парапетом, куда прохожие бросают мусор: пустые бутылки, пакеты, обертки от мороженого, огрызки яблок.
Место злачное – вечно здесь толпится народ: по обеим сторонам площади тянутся пивнушки, закусочные, киоски с мелким товаром, в том числе и с музыкальными кассетами – оттуда постоянно доносится рев разухабистой музыки. Здесь же продается с лотков мороженое, пирожки, детские сладости; когда-то, когда ей было десять, двенадцать, пятнадцать, она сама любила толочься здесь, в этой толпе, встречаться с подружками и пацанами, грызть мороженое, покупать кассеты и глазеть на портреты поп-идолов в стеклянных витринах музыкальных киосков; тогда ее тянуло сюда, как магнитом – здесь было весело, и столько всего интересного! А теперь здесь толчется новое поколение юнцов, и, проходя мимо, она, вспоминая ту себя, в то же время с презрением смотрела на новых юнцов, на жалкую простоту и убогость их удовольствий.
Когда она пересекала площадь, ее обычно замечали, кричали вслед что-нибудь озорное, лестное или обидное, а ей – до лампочки: привыкла, – только выше поднимала голову и четче – как на параде – перебирала ногами, нарочито отделяя себя от крикунов.
Всю дальнюю сторону площади занимал универмаг с рядом распахнутых стеклянных дверей; чтобы войти туда, надо подняться на три ступеньки. А чтобы срезать путь домой, ей приходилось подниматься на эти ступеньки и заворачивать за угол универмага. Каждый день, туда и обратно. Впрочем, что ей эти ступеньки? – она взлетала на них единым махом.
Рядом с крайней стеклянной дверью – там, где она проходила – сидел обычно калека, серо-грязный, заросший волосьём горький пьюха с шапкой на грязном асфальте. Сидел каждый день, зимой и летом. Если только не валялся