– Человек этот Загибенин в сущности неплохой, – словно оправдываясь, стала объяснять княгиня, – доктор Гааз, как ты знаешь, очень обеспокоен положением ссыльных, считает, что кандалы, какими их сковывают, тяжелы и калечат ноги. Он даже изобрел свои собственные кандалы и целую неделю в них проходил, чтобы узнать, каково будет каторжнику. Загибенин к этому начинанию доктора проникся большим сочувствием – прислал мастеров, средства выделил. Естественно, Гааз желал бы и ему помочь, тем более, что дело доброе.
– Да ты говори, Надин, – добродушно улыбнулась Александра Петровна, – можно подумать, что я не знаю доктора Гааза! Он с его святой душой всегда и всем готов помочь, но дурному делу не поспособствует.
– Та дама, – княгиня выдержала многозначительную паузу, – имела от Загибенина сына. Он хотел позаботиться о мальчике, но она тайно от него определила ребенка в воспитательный дом. Теперь Загибенин хочет отыскать его, наводит справки. Сестры Никитского монастыря часто оказывают помощь в сиротских приютах и воспитательных домах, если тебе что-то удастся узнать…
– Постараюсь, конечно, – вздохнула Александра Петровна, – но три года прошло, вряд ли удастся отыскать. Может, конечно, были приметы, но про них только мать знает.
– Ах, та дама, – княгиня брезгливо поморщилась, – не хочу называть ее имени…
– Подумаешь, секрет! – прервал ее брат, которого уже здорово развезло. – Чай, она не королева. Мадам Карниолина-Пинская – всего лишь внебрачная дочь актрисы Семеновой и дальнего нашего родича князя Гагарина.
– Князь, – оборвала его Александра Петровна, на этот раз очень сурово, – не стану напоминать вам о том, что достойно дворянина, а что нет.
Сконфуженный князь умолк. Заговорили о строительстве храма Спасителя и нуждах выселенных с насиженного места сестер Алексеевского монастыря. Князь Гагарин и княгиня Святополк-Четвертинская обещали прислать в новый монастырь муки и зерна.
– Скажу управляющему, чтобы еще ячменя пудов пять прислал, – виновато косясь на Александру Петровну, сказал князь, всей душой желавший заслужить ее прощение.
Иван же вдруг припомнил прокурора Карниолина-Пинского, однажды заехавшего к Якову Ивановичу по какому-то делу. Прокурор был невысок, слегка сутулился, а острый взгляд и тихий ровный голос его почему-то навевали мысль об инквизиции. Подумав о женщине, связанной с ним брачными узами, Иван невольно вздрогнул. Гости вскоре уехали, он тоже хотел попрощаться – видел, что у матери много дел. Но Александра Петровна усадила его рядом с собой на диван и взяла за руку.
– Я все думаю о девочке Вяземских, Ванюша. Жалко, ох, как жалко! Не будет она жить, чахотку водами не вылечить. Вот и папеньку твоего эта болезнь у меня забрала, – на глазах ее выступили слезы и потекли по щекам, – а у тебя его конституция. Очень уж ты бледен в последнее время, я все думаю, думаю, и нет мне покоя. Надо бы тебе на воды съездить.
Иван