Путь до Китая неблизок – вдвоем не добраться. И Джамиль с Маликом направили коней на юг, к Мерву, рассчитывая прибиться к торговому каравану, идущему на восток.
Необозримая равнина расстилалась перед ними привычно и однообразно. Кое-где скучное однообразие нарушали юрты, издали напоминающие холмики возле кротовых нор. Чахлые сухие пучки песчаного камыша вылезали из трещин земли наподобие неопрятных клочков верблюжьей шерсти. Там и сям торчали мертвые зонтики отцветших еще весной растений. Ящерицы, испуганные появлением всадников, суетливо спешили спрятаться.
Джамиль был строг и задумчив, Малик, напротив, весел и даже что-то напевал.
– Ты, как я погляжу, рад и весел. Разве тебя не пугает дальний путь?
– Пока я радуюсь, что мы увидим Мерв. В этом городе десять библиотек.
Джамиль неопределенно пожал плечами. Несколько обескураженный равнодушием друга, Малик добавил:
– Да знаешь ли ты, что в Мерве живет великий поэт и мыслитель Гияс ад-Дин Абу-аль-Фатх Омар ибн Ибрагим Хайям Нишапури, – и юноша прочитал нараспев:
– Тревога вечная мне не дает вздохнуть,
От стонов горестных моя устала грудь.
Зачем пришел я в мир, раз – без меня ль, со мной ли —
Все так же он вершит свой непонятный путь?
Не услышав ни слова в ответ, Малик подозрительно посмотрел на Джамиля:
– Или это имя тоже тебе ничего не говорит? Если это так, то ты, ты… – Малик от возмущения не находил слов.
– От чего устала твоя грудь? – прервал его кипение Джамиль неожиданным вопросом.
– От стонов, – вдохновенно ответил Малик, еще не понимая, куда клонит Джамиль, и радуясь, что строки великого Омара Хайяма нашли отклик даже в столь далекой от поэзии душе.
– Что ты – глупая женщина или бессильный старик, чтобы стонать? Плохой твой поэт, – отрезал Джамиль не терпящим возражений голосом.
– О, бесчувственный сын верблюда! – возмущенно вскинул руки Малик. – Ничего-то ты не понимаешь в поэзии, – и обиженно замолчал.
Слегка ударив скакунов, юноши поскакали крупным галопом.
Утром следующего дня взорам неискушенных степняков предстал процветающий город, столица государства Великих Сельджуков, известный под именем Мерв Шахи джан (Душа царей).
Уже издали голубела глазурь куполов и нежным розовым светом отливали в лучах восходящего солнца золотые плитки мечетей. Белым алебастром[12] блестели узорные решетки в окнах высоких домов, точно кайма, украшающих просторные улицы богатых кварталов. Окруженные тенистыми садами, утопали в роскоши дворцы знати. Густо, небрежно лепились друг к другу небольшие жилища из сырцового кирпича – приют простого труженика.
Высокая