Коростылев засопел и не ответил.
– Ну, ножки-то не повредил? Ходят ножки-то? – голос Антон по-прежнему был до странности ласков. – Топай ими сюда и смотри. Это – что?
– Это – что? – глупо повторил парень.
– Царапина. А вот это что?
Коростылев молчал. Я выглянула из своего укрытия: оба стояли перед машиной, наклонившись.
– Это вмятина, – удовлетворенно сообщил Мансуров. – Резюмирую: ты помял и поцарапал тачку стоимостью четыре ляма.
Я ахнула про себя.
– Знаешь, во сколько обойдется ремонт? Молчишь? И я не знаю. Может, выправят, а может, дверь под замену. – Он выпрямился. – Как договариваться будем?
– Понятия не имею, – растерялся Коростылев. – Слушайте, извините! Я не специально! Извините, пожалуйста.
– Да я тебя прощаю! – махнул рукой Мансуров. – Не в этом дело. Ущерб надо возмещать, гонщик ночных дорог.
– Я возмещу…
– Не ты, а твои папа с мамой. Ага?
Мансуров потер лоб. Я наблюдала за ним, с каждой секундой убеждаясь, что все происходящее на моих глазах, – игра и притворство. Он с первого взгляда на машину знал, во что обойдется ремонт.
– Договоримся таким образом, – сказал он, помолчав. – Предоставлю тебе выбор. Вариант первый: мы сейчас оформляем ДТП, затем твои родители компенсируют мне затраты…
– Или? – вскинулся парень.
– Или я тебе даю в морду, – буднично сказал Мансуров.
Коростылев, кажется, решил, что ему послышалось. Во всяком случае, он молчал очень долго.
– Зачем вы даете мне в морду? – спросил он, наконец.
– Объясню. Если отпустить такого, как ты, за тебя заплатят папа с мамой, поругают тебя, а может, наоборот, пожалеют: сынок ушибся, испугался, у него моральная травма… И станешь ты гонять как ни в чем не бывало. А если связать твой проступок с физическим наказанием, попросту говоря, с болью, у тебя в головушке на подкорке отложится, что ездить нужно аккуратно. И бережно относиться к чужому имуществу. Поговорку «за одного битого двух небитых дают» придумали очень, очень умные люди. Битые, кстати, если уж о том зашла речь. Получается, я теряю в деньгах, но опосредованно влияю на уровень безопасности на дорогах. На тех самых дорогах, по которым я сам езжу.
Это звучало довольно-таки убедительно. Но я знала, что вся его проникновенная речь – вранье, вранье от начала до конца. Он просто-напросто хотел врезать мальчишке.
– Согласен, – сглотнув, сказал Коростылев.
– Уверен? Не хочу на тебя давить.
– Уверен.
Я начала подниматься, чтобы пресечь это безобразие, и тут раздался звук, как будто кто-то коротко чавкнул, а затем вскрик. Коростылев покачивался, прижав к лицу ладони. Из-под них струилась кровь.
– Вы мне нос сломали! – гнусаво крикнул он.
– Скажи спасибо, что не шею, – ответил Мансуров.
И ушел.
Коростылев посмотрел на свои ладони и снова потрогал нос.