Смешно, но я последовала его совету: три дня просидела перед окном, невидяще глядя сквозь стекло. И не написала ни строчки!
За последние пять лет я прерывалась единственный раз – когда меня свалил грипп. Болезнь превратила меня в тряпичную куклу. Я не смогла бы поднять даже зубочистку, не говоря уже о ноутбуке.
Ноутбук – мое самое ценное приобретение, во всех смыслах. Один взгляд на него наполняет мое сердце гордостью не меньшей, чем испытывает мальчишка, выкатывая во двор новенький велосипед с хромированными деталями. Серебристый, плоский, легкий – вещь из будущего. Когда я беру его в руки, вместо дамы, хм, элегантного возраста возникает историк, ученый, ассириолог, специализирующийся на эпохе Урук и ранних династиях. Мой многолетний труд посвящен возникновению восточных семитов в Нижней Месопотамии. Какое удивительное время, и сколь мало нам, потомкам, известно о нем!
Ассириология – моя непреходящая страсть. Знали ли вы, что аккадский язык – самый древний из письменно зафиксированных языков? Третье тысячелетие до нашей эры! Я могу часами рассказывать о силлабо-идеографическом клинообразном письме (как видите, моя область интересов простирается довольно широко). Сумир и Аккад! Я вывожу происхождение восточных семитов не к северной Аравии, как утверждается в трудах большинства моих коллег, а на территорию современной Сахары.
Мое исследование не произведет переворота в науке. Полагаю, оно останется практически незамеченным. Горстка увлеченных студентов да таких же архивных мышей, как я, обсудит монографию. Но мои семиты бредут через пустыню, кожа их смугла, бороды курчавы, ноздри их вдыхают запах верблюжьего навоза, путь их лежит в шумерскую долину и дальше, дальше – в поселок Арефьево, где в две тысячи восемнадцатом году от Рождества Христова я иду за ними следом и дышу одним с ними воздухом. Они здесь. Это я привела их сюда, их существование длится, они живее меня и непреложно бессмертнее.
На книжной полке в гостиной стоят четыре фигурки, вырезанные из кости, которые когда-то подарил мне муж. Три из них – маленькие копии статуэток молящихся – из Эшнунны, из храма Аб-у. Четвертая – моя любимая: сановник Эбих-Иль. Это адорант, фигурка, которую ставили в храме, чтобы она молилась за принесшего ее человека, и потому руки у Эбих-Иля сложены на груди в молитвенном жесте. Алебастровый оригинал находится в Лувре. Он довольно велик – пятьдесят два сантиметра в высоту. А мой персональный Эбих-Иль всего с пол-ладони. Он сидит в своей меховой юбке, и на губах его играет чудесная улыбка, насмешливо-отрешенная, словно он не паломник, а сам божок, все понимающий о нас.
Если бы Мансуров не оскорбил меня, я бы не застыла у окна на три дня – в точности как Эбих-Иль, только без намека на улыбку.
Если бы я не застыла у окна, я не увидела бы того, что произошло.
Автомобиль Мансурова – «Тойота», черная гора сверкающего на солнце металла. Подземный гараж по весне затопило, и он оставляет ее перед домом. Тем вечером он вернулся из города (я машинально отметила, что часы отбили пять) и скрылся внутри.
Вскоре