Ютта быстро подошла к двери.
Рукой она заслоняла огонь свечки, отчего весь свет сосредоточился на ее лице и верхней части тела.
Поистине, такая картина – прелестная девушка на первом плане, затем глубоко утонувшая во мраке галерея, портреты, оленьи головы, подобно каким-то туманным, странным видениям выделявшиеся на стенах, – все это, оттененное красноватым отблеском камина, в зимнюю вьюжную ночь невольно пробуждает в памяти волшебные сказки о заколдованных замках с обитающими в них загадочными существами.
Когда Ютта показалась в дверях, к ней подбежала маленькая, лет шести, девочка, смотревшая на нее с любопытством и удивлением. Ребенок был так закутан, что виднелись лишь маленький носик и огромные, широко раскрытые глаза. Одежда девочки была в высшей степени элегантной и богатой. На руках она держала что-то, очевидно дорогое для нее, заботливо укрывая его в муфточке.
Затем из темноты показалась мужская фигура; из-под серебристой меховой опушки на шапке буквально светилось своей замечательной аристократической бледностью лицо. Поспешность, с которой господин поднимался по ступеням, должна была отразиться некоторым образом на нем, но тем не менее его лицо выражало полнейшую сдержанность в то время, как он остановился перед Юттой. Мужчина ввел ребенка в галерею и поклонился молодой девушке с непринужденностью светского человека.
– Там, в экипаже, с беспокойством и боязнью, вполне извинительными, ждет моего возвращения дама, – произнес он с едва заметной улыбкой, которая вместе с необыкновенно звучным голосом производила неотразимое впечатление. – Будьте так добры, позаботьтесь об этом ребенке, пока я вернусь и представлюсь вам по всем правилам этикета.
Вместо ответа Ютта, грациозно положив руку на плечо девочки, повела ее в комнату, а незнакомец в сопровождении Зиверта отправился к экипажу.
– Мама, я веду к тебе гостью, очень милую маленькую девочку! – весело сказала молодая девушка. Казалось, от только что происшедшей неприятной сцены не осталось и следа.
Она вкратце рассказала матери, что случилось в лесу.
– Так позаботься о чае, – произнесла, поднимаясь с кресла, госпожа фон Цвейфлинген.
Своими исхудалыми руками она стала поправлять складки убогого платья, приводить в порядок чепчик и волосы. Невзирая на полнейший отход от света, в ней было что-то, бессознательно, помимо ее воли сохранившееся от него и напоминавшее о нем – это была манера держаться. Этот гордо выпрямившийся тщедушный стан, эти бледные руки, не без грации сложенные на груди, конечно, не напоминали того обворожительного оригинала, изображение которого висело в комнате, но тем не менее вся фигура говорила,