– Из всего нашего громадного родового состояния мне не осталось ни гроша, – продолжала Ютта, не обращая внимания на несчастную слепую, которая, закрыв лицо руками, сидела неподвижно и безмолвно. – Ты говоришь, что папа лишился всего из-за обстоятельств и ложных друзей; положим, этого нельзя изменить, но отчего же с вашей стороны не было сделано ни шагу, чтобы позаботиться обо мне и пристроить сообразно моему происхождению? Несколько дней тому назад я прочитала, что дочери из обедневших дворянских семей большей частью поступают в придворные дамы. Это очень взволновало меня, мама, с тех пор я постоянно думаю о том, почему ты закрыла мне этот единственный путь к блестящему будущему?
– Так вот каково твое чистосердечно высказанное убеждение, Ютта! – почти беззвучно произнесла слепая, медленно, в изнеможении опуская на колени руки. Запальчивость в начале разговора была мгновенно уничтожена неожиданным нравственным ударом. – А я-то воображала, что смогу побороть кровь воспитанием! Вот они, все качества нашей касты здесь, налицо: жажда наслаждений, высокомерие, стремление во всем не отставать от тех, кто выше нас поставлен. А если своих средств не хватает для этого, следует отставить в сторону гордость и стать холопом, раболепствовать ради того, чтобы обратить на себя луч милости коронованного светила, – иными словами, начать гоняться за подачками. Я не хотела видеть тебя в этой среде, которую ты называешь раем, понимаешь? – продолжала она, входя в прежний запальчивый тон и опираясь на ручки кресла, как бы желая распрямить свою сгорбленную спину. – Я скорее собственными руками замуровала бы тебя камнями в этой развалюхе, чем допустила бы такое. Со временем узнаешь почему. Позже, когда ты повзрослеешь и перестанешь по-детски мечтать, а меня уже не будет, Теобальд объяснит тебе причины…
Она в волнении откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Глава 3
В комнате воцарилась тишина. Ютта уже ничего не говорила. Она мерила шагами комнату, а в ее взглядах, которые она время от времени бросала на больную, был испуг. Маленькие ножки неслышно скользили по расшатанным половицам, точно это был мягкий ковер. Тишину нарушал лишь шелест злополучного шелкового платья, когда оно касалось мебели.
Поздние сухие листья вихрем срывало с деревьев, и, крутясь вместе с хлопьями снега, они прилипали к стеклам окон. Незакрытые ставни хлопали, скрипели ржавые петли.
Внезапно среди воя вьюги послышался человеческий голос.
В летнюю пору Лесной дом не был столь уединенным, как это можно было бы себе вообразить. Проезжая дорога, по которой вначале шел Зиверт, пролегала от него не более чем в тридцати