С тех пор как я решила “порхать по жизни без забот” – как говорит моя сестрица, – то бишь приняла непростое решение и перевезла семью на юг, поближе к Лондону, где выше вероятность найти хорошо оплачиваемую работу, Джули превратилась в настоящую английскую великомученицу, от которой так и тянет лицемерием и дымом костра (ядовитый душок, признаться), и не упускает ни единого шанса указать мне, что я пренебрегаю своими обязанностями, и это при том, что мама по телефону – а звоню я практически каждый день – регулярно мне сообщает, что не видела мою младшую сестрицу целую вечность. Ужасно, что Джули не находит времени проведать мать, тем более что живет совсем рядом, но сказать ей об этом я не могу, поскольку в семейном спектакле мне отведена роль плохой дочери, которая смоталась и бросила мать, а Джули – недооцененной хорошей дочери, которая осталась с мамой. Я изо всех сил стараюсь изменить этот сценарий – например, на день рождения купила маме компьютер и сказала, что это подарок от нас двоих, от меня и Джули. Но, внушая мне чувство вины, моя дважды разведенная, регулярно прикладывающаяся к бутылке сестра в кои-то веки ощущает: хоть что-то здесь в ее власти, а это редкая возможность в ее трудной, полной лишений жизни. Я все понимаю. Стараюсь входить в ее положение, вести себя благоразумно, но разве благоразумию под силу распутать узел сестринского соперничества? В общем, надо будет перезвонить Джули, я обязательно так и сделаю, но сперва разберусь с Эмили. Сначала Эмили, потом мама, потом подготовка к сегодняшнему собеседованию со специалистом по подбору персонала. К тому же мне вовсе не требуется помощь Джули, чтобы почувствовать себя виноватой из-за того, что я неправильно расставляю приоритеты. Я живу с чувством вины.
07:11
За завтраком сообщаю Ричарду, что Эмили еще спит, потому что ночью ей было плохо. Чем хорошо такое объяснение – вроде и ложь, но при этом сущая правда. Ночь действительно выдалась ужасная, и Эмили было плохо как никогда. Я совершенно без сил и делаю утренние дела со скрипом, как ржавый робот со свалки. Даже наклониться и взять собачью миску с водой мне настолько трудно, что я подбадриваю себя восклицаниями, чтобы выпрямиться: “Давай, ооох, ты сможешь!” Я варю овсянку, когда Бен спускается из своей берлоги, точно дикий зверь, опутанный проводами трех электронных устройств. Как только моему дорогому сыночку исполнилось четырнадцать, он буквально за ночь ссутулился и потерял дар речи, так что теперь лишь время от времени бормочет или ворчит, чтобы сообщить, что ему нужно, да отпускает язвительные замечания. Сегодня же утром он непривычно оживлен, даже разговорчив.
– Я видел фотку Эмили на фейсбуке. Вообще чума.
– Бен.
– Прикинь,