Я пообещала Эм, что останусь возле ее кровати – на случай, если к нам заявится Тайлер или другие любители белфи. Вот почему я сижу на ее креслице, обитом тканью в плюшевых мишках, и моя собственная рябая задница сорока с лишним лет с трудом помещается меж его поцарапанными деревянными подлокотниками. Я вспоминаю, сколько раз бодрствовала в этом кресле. Молясь, чтобы она наконец заснула (практически каждую ночь с девяносто восьмого по двухтысячный). Молясь, чтобы она проснулась (после падения с батута в две тысячи четвертом, было подозрение на сотрясение мозга). Теперь же думаю про ее задницу, ту самую, которую я ловко упрятывала в памперс и которая теперь сама по себе скачет по Всемирной паутине, несомненно распаляя чресла орд маньяков Тайлеров. Фу.
Мне стыдно, что у моей дочери нет чувства приличия, поскольку кто в этом виноват? Правильно, мать. Моя-то собственная, Джин, бабушка Эмили, внушила мне практически викторианский страх наготы, проистекавший из ее баптистского воспитания. Наше семейство единственное на всем пляже переодевалось в купальные костюмы, завернувшись с головы до пят, точно в паранджу, в чехол на шнурке, который матушка состряпала из занавески. Я по сей день практически никогда не смотрю на собственную задницу, не говоря уж о том, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение. Господи боже мой, как же наша семья всего за два поколения скатилась от пуританства к порнографии?
Мне до смерти хочется с кем-нибудь поговорить, но с кем? Ричарду рассказать не могу – если он узнает, что его принцесса так себя опозорила, его удар хватит. Мысленно листаю картотеку друзей, останавливаясь на некоторых именах, взвешиваю, кто меня строго осудит, а кто бурно посочувствует, но потом всем разболтает – разумеется, потому что искренне меня жалеет (“Бедняжка Кейт, подумать только, что натворила ее дочь!”). А это ведь не то же самое, что вместе с другими мамами посмеяться над очередной детской проказой Эмили – например, как на том рождественском спектакле, когда она сломала Арабелле нимб, разозлившись, что ей выпало играть жену хозяина постоялого двора, но тут я Эм понимаю: унылая роль без слов, в такой не блеснешь. Не могу я выставить ее на посмешище перед мамфией, организованной группой наших ханжей-мамаш. Так кому же рассказать об этом абсурде, который, однако, расстроил меня до тошноты? Я открываю входящие, нахожу имя, которое воплощает невозмутимость, и печатаю письмо.
От кого: Кейт Редди
Кому: Кэнди Страттон
Тема: На помощь!
Привет, дорогая, не спишь? Никак не могу запомнить, какая у нас с вами разница во времени. Здесь уже глубокая ночь. Одна “подружка” уговорила Эмили выложить фото ее голого зада в снэпчат, и теперь оно разлетелось по всему интернету. Это называется “белфи” (а я-то, старая дура, думала, что “белфи” – сокращение от “Гарри Белафонте”[8]). Боюсь, как бы у нашего порога не выстроилась очередь из пыхтящих от возбуждения маньяков. Вот честно, в разговорах с ней я чувствую себя первобытным человеком. Я не разбираюсь