– Леон, отказываясь сейчас от социума, ты подвергаешь себя проигрышу в конфликте стадии взросления.
– Объяснись.
– На данный момент, в нашем возрасте, мы переживаем стадию формирования чувства интимности либо изоляции, – объяснила Арлин.
– И что ждёт меня, если я предпочту изоляцию?
– Застой, в конце которого беспросветное отчаяние, – Арлин ответила робким взглядом и опустила глаза, будто скорбя по упущенной молодости всех, кто проиграл в конфликте с собственными принципами – имя которому юношеский максимализм.
– Перспектива отчаяния меня пугает не больше, чем тривиальное волочение жизни в социуме в одном ряду с другими пешками, – дикая злоба полыхала во взоре Леона, он готов был наплевать на правила приличия и выставить их вон. Зачем только Рейвен притащила её с собой?
– Как грубо. А как же страх одиночества?
– Я не боюсь одиночества, – беспечно и дерзко ответил Леон и передразнил Арлин её же фразой. – Есть в этом одиночестве нечто романтичное и притягательное. Ты предоставлен сам себе и не ограничен рамками общества. И только мне решать – приговор это или благословение.
Арлин провела тонкими пальцами по шеи, кротко опустив веки, ища подходящие слова. Рейвен молчала, отзеркаленным жестом схватившись за горло, скорее в страхе, что их сейчас прогонят, и ей снова придётся две недели умолять впустить её.
– Позволь нескромный вопрос, ты собираешься зарабатывать деньги на своих картинах? – наконец, произнесла Арлин.
– Именно так.
– Но, где гарантии того, что их будут покупать? Ты хочешь посвятить всю свою жизнь искусству, но разве это не будет значить, что ты отказываешься от своей жизни?
– Искусство дарует бессмертие, – Леон понизил голос до таинственного шёпота, сохраняя невозмутимое выражение лица.
– Сомнительное бессмертие. Где гарантии того, что ты не зря принесёшь в жертву свою жизнь на алтарь искусства? Искусство – всё равно что язычество. Никогда не знаешь, услышат ли боги твои молитвы, увидят ли заколотого агнца, ниспослав тебе вдохновение, признание и славу. Глупо ждать дождя, когда на небе ни облачка.
– Это риск, на кон которого я поставлю самого себя.
– Ах, несчастные поэты… – и тоскливо вздохнув, Арлин продекламировала зычным, твёрдым голосом:
Когда в морском пути тоска грызёт матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу бури,
Застенчиво влачит, как два больших весла
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит