Через несколько минут коляска покатила сыщиков через весь город – многолюдный, оживленный, веселый. Соколов сидел погруженный в свои нелегкие думы, словно его сердце чувствовало: над головой уже нависла смертельная опасность.
Опасная игра
Над Москвой с утра ходили густые, с темно-сизой подкладкой тучи.
– Надо бы успеть до дождя добраться, – озабоченно сказал Заварзин.
Соколов ничего не ответил, лишь махом взлетел на заднее сиденье, отчего легкая рессорная коляска заходила ходуном.
Гений сыска был весьма задумчив и молчалив. Это насторожило Заварзина. Он размышлял: «Заметил: если граф в себе замыкается, то это означает – чувствует необыкновенную опасность. Уж очень натура у него чуткая. Как бы опасность какая не произошла!» И начальник охранного отделения привычным движением ощупал кобуру: на месте! С недавних пор он стал носить, как Соколов, револьвер германских полицейских – мощный «дрейзе». Придет день, когда он его спасет от беды.
…Скорые события показали, что Соколов в своих худших предчувствиях не ошибался.
Доброжелательный начальник
Коляска была запряжена парой резвых молодых лошадок, которые, словно радуясь своей прыти, резво зацокали подковами по булыжной мостовой.
Когда проезжали Овчинники, начался прямой – стеклянными нитями – дождь. Казенный кучер Антон, противный брюзга, осадил разогнавшихся лошадей:
– Тпр-ру! Башка у вас большая, а мозгу в ей, как у таракашки – какашки. Соображать обязаны: их благородия изволят мокнуть. – И он, спрыгнув на землю, поднял кожаный задок. Обратился к седокам: – Ватерпруфы достать? Или так дотрусимся? Езды – что волосок с…
– Да гони, оглашенный! – заревел Соколов.
– Едем, едем! Вы, благородия, потерпите, а я не подкачаю, домчу. От дождя тоже привычку иметь надо. И дождь чего? Так, мелочь незаметная. Вот если б с неба, к примеру, булыжники летели, то это, понятно, расстройство. Но! – хлопнул вожжами по сытым бокам лошадок. – То ли отцы святые терпели? В житии сказано, как на одного угодника червь был напущен. Ей-богу! Уж как, поди, сердечному неприятно было, а терпел. А дождь – тьфу! Вот и приехали.
Саратовский вокзал, отстроенный лишь в 1900 году, поражал своей утонченной архитектурой и гигантскими размерами. Пахло паровозным дымом, порой до слуха долетали гудки. К фасаду то и дело подкатывали коляски, носильщики волокли на плечах тяжеленные поклажи, городовые и филеры бдительно следили за порядком – царило обычное вокзальное оживление.
Не успел Антон остановить горячих, запыхавшихся лошадей, как к коляске подскочил услужливый мужичок с бритым румяным лицом, в холщовом картузе, в переднике с бляхой:
– Извольте, господа, услужить насчет багажика!
Об удивительной памяти Заварзина ходили легенды. Он, кажется, помнил всю громадную рать осведомителей не только в лицо, но и умел рассказать биографию и послужной список каждого из них.