Вновь дон Фелипе не удостоил ее ответом. Он положил ладони на бедра поверх пышных парчовых панталон и задал ей встречный вопрос.
– О чем вы хотели сегодня сказать мне, Елизавета, когда мы покидали часовню, и я не мог выслушать вас, поскольку принц Эболи желал поговорить со мною?
Королева еще более побледнела, хотя это и казалось невозможным. Было очевидно, что под пышной юбкой с фижмами она вся дрожит.
– Я хотела попросить Ваше Величество позволить мне не присутствовать на аутодафе, – произнесла она, запинаясь. – Я не очень хорошо себя чувствую. Я нездорова.
Ее бледное лицо и исхудавшее тело подтверждали ее слова. Король посмотрел на нее, как мог бы посмотреть на собаку, отказавшуюся его сопровождать. Однако ледяная кастильская учтивость не изменила ему.
– Ваше Величество должны проконсультироваться с врачами, – сказал он.
Королева поднесла руку к своему горлу и хрипло ответила:
– Сеньор, мне не нужен врач, но позвольте мне не присутствовать на аутодафе.
Лицо дона Фелипе осталось бесстрастным. С тем же успехом она могла бы молить о сострадании мраморную статую.
– Не присутствовать? – повторил он. – Позволить вам не присутствовать?
– Я не люблю эти зрелища, – отчаянно сказала она, – они навечно остаются в моей памяти. Навечно. Навсегда. – Она овладела собой. – Простите меня. Мне нехорошо.
– Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы присутствовать на церковном празднике, – ответил он. – Или вы желаете навлечь на меня гнев Господа после того, как Он исцелил моего сына?
– Я не могу пойти, – сказала королева. – Все они люди, мужчины и женщины – и вдруг они горят. И одну из них я знала – это донья Луиса, которая полгода назад сидела рядом со мною. Разве я смогу наблюдать, как пламя пожирает ее тело?
– Вы должны возрадоваться, – угрюмо ответил дон Фелипе, – что вам дарована привилегия увидеть казнь этих еретиков, проклятых Господом.
Силы явно оставили королеву, вновь она беспомощным взором обвела комнату, погруженную в полумрак.
Фрейлины и старые женщины по-прежнему не шевелились, никакой ветерок не колыхал длинные, тусклые занавеси. Дон Хуан стоял неподвижно, прислонившись к стене и потупив взор. Елизавета Валуа опустилась на жесткий темный стул.
– Если у вас есть хотя бы капля жалости ко мне, – попросила она, – я умоляю вас, избавьте меня от этого.
Нарушение этикета, столь высоко им ценимого и всегда соблюдаемого, привело дона Фелипе в бешенство, однако он не изменился в лице.
– Вопрос закрыт, – высокомерно ответил он. – Вы будете присутствовать на аутодафе.
Он церемонно попрощался с нею и покинул комнату.
Елизавета исступленно взглянула на Хуана, это был взгляд человека, чья душа ранена и измучена.
– Mon Dieu! Mon Dieu! – воскликнула она на своем родном языке. – Как я страдаю! Я так страдаю!
Хуан посмотрел на нее, он был взволнован и смущен. Король