– Из конфет, Лизавета Савельевна, из конфет, так во рту и тает, – отвечал он, посылая в рот огромную ложку пудинга.
– Вот и не угадали, а говорите, что знаете поварскую часть; просто из бабы Евграфа Матвеича.
Фаддей Фаддеич чуть не подавился.
– Это я для вас постаралась, Фаддей Фаддеич, – прибавила Лиза с наиневиннейшею улыбкою в мире.
– Весьма вам благодарен, Лизавета Савельевна, весьма благодарен; только доложу вам, что я вообще не охотник до баб, чьи бы они там ни были и какие бы они ни были.
– Хорошо, что сказали, а то я и к кофе хотела подать вам мою бабу.
Лиза захохотала, а Фаддей Фаддеич бросил торжествующий взгляд на Савелия Фомича.
Когда встали из-за стола и Лиза вышла распорядиться насчет кофе, Фаддей Фаддеич с таинственным видом отвел Савелия Фомича в самый угол, так чтоб даже и снегирь, висевший в клетке под окном, не мог их подслушать, и сказал ему шепотом:
– Слышал, как я о бабах-то, вообще, понимаешь… аллегорией…
И как будто боясь, чтоб его не подслушали, он, не дожидаясь ответа, на цыпочках отошел от Савелия Фомича и как ни в чем не бывало взялся за «Северную Пчелу».
Через несколько минут вошла Лиза с кофейником и с прочими инструментами, употребляемыми человечеством для приготовления и потребления заморского напитка. Савелий Фомич ушел к себе в кабинет отдыхать, и Лиза осталась наедине с Фаддеем Фаддеичем.
Глава 5
Письмо
Фаддей Фаддеич Пряничков принадлежал к числу тех людей, которых жизнь складывается как-то случайно, так что с которой стороны ни взгляни на нее, нигде, по-видимому, не найдешь ни малейшего оправдания в её необходимости. Родился он до того случайным образом, что и сам не знал, где и как он родился, и потому весьма не любил всяких разговоров об этом предмете. Воспитывался и жил до сих пор он тоже как-то случайно, не так, как воспитываются и живут другие добрые люди. Всю свою молодость провел он в беспрестанных разъездах, и нигде-то не мог он прилепиться, основаться, завестись домиком. Это обстоятельство давало ему, в виде некоторого вознаграждения, право говорить, что молодость провел он бурную. Он точно много видел на своем веку, но ни к чему не пригляделся и имел о жизни и о действительности самые странные понятия.
Впрочем, о жизни он никогда и не задумывался. Как вошла, по поводу какого-нибудь впечатления, мысль в голову, так в ней навсегда и осталась, сырая, необдуманная, необсуженная. Еще счастье, что мыслей было немного у него, и потому они не причиняли большего беспокойства их счастливому обладателю; я говорю «счастливому», потому что точно не было человека счастливее Фаддея Фаддеича, и если б в наше время существовала еще школа эпикурейцев, учрежденная в глубокой древности каким-то Эпикуром22, то Фаддей Фаддеич был бы непременно одним из жарчайших учеников её. Раз он сам высказал это