– По ком же это он так горюет, папочка?
– По… бабушке, верно.
– Два-то года? Нет, он верно просто болен, бедненький, или ему очень-очень скучно в его Подмосковье. Верно у него из окон видно кладбище с крестами, папочка, и оно все черные мысли на него наводит. Его надо спасти, папочка!
– Спасешь, коль возьмешься сама за это.
Лиза покраснела.
– Я не про то, папочка! Что же там дальше?
Но дальше шло в том же роде: доказывалось, что невозможно быть счастливым, когда все в человеке умерло, сердце, мечты, сны, энергия, и он сам, окруженный таким пышным хором покойников, заранее готовит для себя саван какого-то весьма звучного существительного.
– Как он, должно быть, переменился, папочка! Бледный, худой, я думаю… впрочем, у него черные волосы.
– А если поседели? – прибавил несколько насмешливо Савелий Фомич.
– В двадцать-то пять лет! Нет, они у него черные и вероятно длинные до плеч, как у поэта.
Письмо оканчивалось тем, что Алёша, однако же, приедет в Петербург, в этот город, где:
Цвет небес зеленобледный,
Скука, холод и гранит!
(Это из Пушкина, заметила Лиза28), и даже назначал день своего отъезда. Вместо постскриптума, красовались следующие стихи:
Мочи нет, не стало силы
Ноет грудь моя;
Злое горе до могилы
Дотащу ли я?
– Ах, какие хорошенькие стихи, папочка! Что за душки! Откуда это, папочка?29
– Не знаю, цыпка.
– Что вы мне не приносите никогда стихов, папочка!
– Помилуй, цыпка, ты все хорошие чуть ли не наизусть знаешь.
– Да они старые, папочка! Какие вы, право! И поэты эти все уж умерли. Ведь вот не знаю же я, откуда эти стихи?
– Ах ты, капризница, цыпка! Ведь читаешь журналы, там все описывается, какие книги вышли: стоит только записать и сказать мне, я и принес бы тебе.
– Я не читаю журналов, – отвечала она с сердцем.
– Знаете что, папочка? – спросила она после минутного молчания.
– Что, цыпка?
– Эти стихи он сам сочинил, папочка.
– Мудреного ничего нет; особенно если у него из окон вид на кладбище.
Таким образом отец с дочерью проговорил целый вечер о литературе, о своем будущем госте, о Фаддее Фаддеиче и прочих интересных предметах.
Давно уже, с тех самых пор, как у Савелия Фомича, благодаря стараниям его друга, открылись глаза на загадочное поведение Лизы, они оба не проводили вечера так весело и приятно.
Савелий Фомич отошел ко сну с успокоенным и облегченным сердцем, но ночью, когда все вокруг него стихло, его начали опять беспокоить тревожные мысли о дочери, о связях её