Дочка. Господин Светёлкин. Повести. Михаил Достоевский

в залу. В эту минуту у него на совести всегда был маленький запасец грешков, состоящий или в пожатии хорошенькой ручки Лизаветы Савельевны, или в поцелуе её маленького мизинчика, или в каком-нибудь ухарском комплиментике, готовленном для неё иногда за несколько дней и тщательно сберегаемом для той блаженной минуты, когда Савелий Фомич уляжется спать, он с Лизой останется наедине и они станут пить кофе. Иногда для такого комплиментика необходимо было заводить речь издалека, направлять ее к той точке, где он будет кстати, где он произведет эффект – так и речь-то всю он обдумывал заранее. Раз он в угоду Лизе принялся было даже за Вальтера Скотта, да скучно показалось ему читать глупые сказки, и он чуть ли не в сотый раз стал перечитывать Юнга-Штиллинга24 со Сведенборгом25. Таким образом, первой мыслью Фаддея Фаддеича было теперь, что, вероятно, Савелий Фомич смекнул, в чем дело – он же так часто осуждал его за легкомыслие относительно коварного пола, напоминая ему о летах его и приводя другие аргументы, всегда неприятные для того, кто их выслушивает.

      «Я уж слишком застращал его, – подумал Фаддей Фаддеич, – уж не догадался ли он, что я и об Евграфе-то Матвеиче, так только, того, себе на уме?»

      – И об Евграфе Матвеиче говорил вам? – спросил он вдруг Лизу.

      – Папочка о нем много говорит. На неделе как-то чай у нас пил.

      – Кто?

      – Ах, Боже мой! Да Евграф Матвеич. Какие вы, право!

      И Лиза отвернулась, чтоб не расхохотаться.

      – Евграф Матвеич? У вас чай пил?

      – Что ж в этом удивительного? – спросила серьёзно Лиза.

      – Этого не может быть, Лизавета Савельевна! – воскликнул Фаддей Фаддеич, вскочив со стула. – Не может быть! Вы надо мной смеетесь!

      – Да что ж тут удивительного? Он уж с год, как знаком с нами и очень часто у нас бывает. Проверьте, пожалуй, если хотите; мне все равно!

      «А что? – подумал Фаддей Фаддеич, – ведь, может быть, это и правда, недаром же Савелий Фомич за него заступается, только и твердит, что не может быть, да не может быть. Каков же, а?»

      – Кто это? – спросила Лиза, потому что последние слова Фаддей Фаддеич произнес вслух.

      – Да ваш папочка, Лизавета Савельевна, не в укор вам, мне говорит одно, а вам другое. При мне ругает Евграфа Матвеича: и вертопрах-то он, не в укор вам, и ветер-метер, – а при вас его чаем поит, не в укор вам. Но вам не быть за ним, Лизавета Савельевна, не быть, не в укор вам это говорю, не быть. Он для вас из Москвы жениха теперь выписывает, вы с ним воспитывались вместе, что ль то, в гимназию здесь ходил…

      – Ах, это Алёшу! Ах, как я рада!

      – Алёшу или Алексашу, уж я там не знаю, только выписывает, хочет вас за него замуж отдать. Только вы берегитесь, Лизавета Савельевна, дружеский совет даю вам и не в укор говорю.

      – Да я и не хочу выходить за него замуж. С чего вы это взяли?

      – За кого ж вы хотите?

      – Много знать захотели! Это уж мое дело.

      – Вы это за того все… как бишь его, Евграфа Матвеича, что ли?