– Поняла, ваше сиятельство, – прошептала она.
– Ты же помнишь, что я всегда говорю правду и сдерживаю свои обещания? – грозно проговорил Артемьев, срывая парик с головы и «бороду» с лица.
– Да… да… – пробормотала Жаклин, дрожа, как в лихорадке.
– Видишь, мерзавка, – и граф вскочил с кресла, – ты сама виновата, что я ещё и теперь жив. Не будь тебя, я бы не занимался противными мне делами. Но я сказал себе – нет, надо найти свою доченьку и наказать мерзавку, её похитившую. И промахнуться второй раз я позволить себе не могу!
Дрожащие огоньки свечей, стоявших на столе, причудливо освещали испуганные глаза Жаклин, её перекошенное ужасом лицо, но ещё причудливее играли на её белых щеках и скорчившейся в кресле фигуре.
– А теперь за все свои муки и переживания я требую расчёта, – после паузы продолжил граф. – Отдай мне Машеньку, и я пощажу тебя, хотя пойду вопреки своей жажде мести и вопреки здравому рассудку.
Вперив глаза в Жаклин, он едва дышал.
– Ну, змея, что скажешь?
– Я не могу вернуть тебе Машеньку, – простонала она.
– Что-о-о?
– И никто не может вернуть её.
– Что ты городишь, стерва?
– Твоя дочь Машенька мертва. И сам Господь Бог не сможет оживить её!
Это страшное признание прозвучало как гром среди ясного неба. Потрясённый услышанным, граф словно окаменел. Замерли и все присутствующие.
Но нависшая в комнате зловещая пауза длилась недолго. Глаза несчастного графа налились кровью, губы побелели, но он не упал в обморок. Напротив, с обезумевшим видом он бросился вперёд и схватил Жаклин за горло.
– Это ты её убила? – прохрипел он, сжимая пальцами её горло.
– Н-нет, – прошептала она, даже не пытаясь сопротивляться.
– Кто тогда?!
– Месье Анжели. Он увёз Машеньку на берег реки и… застрелил её.
Отпустив Жаклин, граф рухнул в кресло и обхватил руками голову. А когда он поднял её вновь, взгляд его был страшен.
– По твоей вине погибла моя доченька, дрянь! – заговорил он грозным, но в то же время полным муки голосом. – И мне очень хочется вонзить нож в твоё гадючье сердце. Но я не хочу. Я не хочу марать свои руки и руки своих слуг твоей поганой кровью. Я дворянин, я воин, но не палач. И казнить даже таких нелюдей, как ты, не моя профессия. Но ты не уйдёшь от наказания, мерзавка. Я сочтусь с тобой по-иному. Я навсегда лишу тебя свободы, и ты сгниёшь заживо на каторге! Всю оставшуюся жизнь ты будешь носить на себе тяжелые цепи, а твои внутренности будет жечь адский огонь. Там, среди таких же страшных злодеев, как ты, лицо твоё увянет и тело высохнет, как сухая ветка! А если раскаяние всё же посетит твоё каменное чёрное сердце, к тебе будут являться во сне мой загубленный тобою брат и мой невинный ребёнок, моя доченька. Она будет являться к тебе бледной, со слезами на глазах, и пусть взгляд её вонзается в твоё