Дрогнули скулы беглеца-отшельника, кровь ударила в виски, но вспомнился мирный дымок Аргуни, лица родни: дядя Халид, тетя Резеда, осиротевшие кузнец Буцус со своей старухой, верный Ахмат и Бици, маленький, только севший на коня Арби и кудрявая Дзеди – озорная сестренка Омара-Али, без колебаний отдавшего за него свою жизнь… вспомнилось и многое другое, что согнуло месть Дзахо в бараний рог.
«Если в семье рождается сын – под подушку кладут кинжал. На кинжале надпись: “У отца была рука, в которой я не дрожал, будет ли у тебя такая?”»
Дзахо посмотрел на свой кинжал – на его лезвии покоилась такая же надпись. Потом оглянулся по сторонам – его окружали суровые, сосредоточенные лица послушников-воинов.
– Богом клянусь! – кратко прозвенел в напряженной тишине его ответ краснобородому Занди.
* * *
С того дня прошло более года. За этот срок Дзахо трижды побывал в Дагестане, дважды издалека видел имама, не раз участвовал в набегах за Терек, ходил в Кабарду – страну быстроногих лошадей, корабчил57 скот, не раз скрещивая оружие с идущим по пятам врагом.
Из их последнего похода к Амир-Аджиюрту, занятому русскими, отряд Занди вышел победителем: сабли правоверного гнева обагрились кровью гяуров, а плетки храбрых джигитов угнали в Чечню целый табун лошадей неприятеля. «Аминь, – сказало солнце, освещавшее поле брани. – Аминь, – сказали и горы, – пусть в огненную пасть джаханнама 58 попадут те, кто сам на земле творил ад!»
Но не угнанные лошади русских, не серебро, не отары овец, не ковры и невольницы, прежде добытые их саблями в Табасаране вместе с аварскими воинами Хаджи-Мурата, наполняли сейчас думами отряд мюршида Занди. Все это вряд ли обрадует их вождя – великого Шамиля из Гимры. Имам с нетерпением ожидал в своей ставке от похода Занди самых свежих и самых точных вестей о дислокации русских войск, о их состоянии и намерениях.
Увы, худшие опасения Шамиля подтверждались: русские солдаты, много русских солдат Белого Царя готовились перейти бурливый Терек, усилить и укрепить разбросанные по равнинной Чечне форты и, по всему, двинуться с огнем и мечом вглубь ичкерийских лесов и гор Дагестана.
Все эти черные мысли равно кружились и в голове Дзахо, стерегущего в Качкалыкской балке вместе с пятью часовыми угнанных лошадей, но сердце его замирало в ту ночь от других настроений. Нынче, с разрешения Занди, пока их отряд не ушел далеко от Аргуна, он собирался в очередной раз навестить свой аул, увидеть родительский дом, крепко обнять любимую Бици, а главное, рассчитаться с калымом – отдать последних пять лошадей к прежним двадцати, что затребовали за невесту ненасытные Ахильчиевы.
Дзахо не сомневался: